К концу концов

опубликовано в сетевом журнале «Лаканалия» #35 2020

И сказал Иисус:
на суд пришел Я в мир сей,
чтобы невидящие видели,
а видящие стали слепы.
Ин. 9, 39

По словам Фрейда в «Тотем и табу» (1912), суеверия, представления о душе и вера в демонов объясняются впечатлением, которое производит на человека смерть [1]. Встреча с пределом существования подобного себе другого, как столкновение с конечностью постижимого на собственном опыте, оживляет ход психического процесса. Душевная деятельность усилиями воображения и именования сооружает покров над зиянием неопределённости, которую представляет смерть.

Вместе с концом истории, такой же непостижимой неопределённостью отмечен момент её «отсутствующего начала». Говорящему и мыслящему субъекту опять остаётся лишь предполагать. Так, аналитическая реконструкция доисторических событий, предпринятая Фрейдом, порождает миф, согласно которому в начале было «дело» убийства (те есть конца) отца первобытной орды. В результате, с самого начала – начала причинённой отцу первобытной орды смерти – субъект получает свою жизнь в истории другого мифа, также связанного с убийством отца, а именно мифа об Эдипе [2], изложенном в той части трагедии Софокла, которая называется «Эдип-царь».

Порой, жизнь в упомянутом сюжете, или, по-другому говоря, неврозе, предоставляет человеку место в кресле терапевта, на кушетке аналитика или на койке психиатра. Так начинаются, соответственно, терапия, анализ или лечение. Чем дело заканчивается в психотерапии и психиатрии, будучи неспециалистом, судить, сложно [3]. Представленное ниже размышление дает место вопросу окончания анализа и той услуге, которую может оказать в этом деле смерть.

Для предварительного размежевания с направлениями терапии стоит привести слова Фрейда из 34-ой лекции (1933): «психоанализ начал как терапия, но я хотел бы вам его рекомендовать не в качестве терапии, а из-за содержания в нем истины, из-за разъяснений, которые он нам дает о том, что касается человека ближе всего, его собственной сущности, и из-за связей, которые он вскрывает в самых различных областях его деятельности» [4]. То есть, не стоит заблуждаться относительно местами чётко обозначенных намерений Фрейда «вылечить», ведь он начинал как представитель медицинского дискурса. Тем не менее, исцеление в психоанализе случается лишь попутно и далеко не обязательно [5], хотя бы уже потому, что анализ ставит под вопрос само намерение достижения целостности, а также по причине специфической психоаналитической этики по отношению к желанию [6].

Работа Фрейда З. «Конечный и бесконечный анализ» лишает иллюзий относительно движения анализа к такой конечной точке, которую можно было бы обозначить как «счастливое избавление» [7]. Пациент, конечно, может прервать анализ – это будет окончанием в самом непосредственном смысле [8], также как, если пациент (или аналитик) умрёт, тогда камень гробовой доски может обозначить предел. Однако, в других случаях, по мнению Фрейда, любой анализ на своём пути к пункту «счастливого избавления» встречает непреодолимую твердыню иного рода – «скалу кастрации», дальше которой ходу нет [9].

По прошествии времени важным в этом тексте 1934 года видится не содержание биологически обусловленных итоговых пунктов «мужского протеста» и «желания пениса», сейчас важным представляется то, что Фрейд указывает на предел как таковой, вводя фигуру кастрации на структурном уровне [10]. Грёзы достижения целостной формы остаются на долю воображения специалистов других областей. А смерть на уровне образа получает в руки символ отсечения (хотя серп был бы более удобен, чем коса).

Тем временем, Эдип берёт в руки заколку матери-жены, с помощью которой она повесилась, и ослепляет себя, заодно, по мнению Лакана, прозрев: «это и есть конец психоанализа Эдипа — психоанализ Эдипа завершается лишь в Колоне, в момент его ослепления» [11]. Так Лакан следует дальше Фрейда по сюжету Софокла: от первой части трагедии ко второй, где и предлагает иное толкование конца анализа — в предстоянии перед смертью. [12]

«Стоило бы труда, – продолжает Лакан, – изучить последние минуты пребывающего на смертном одре, потому что они могут принести подлинное откровение, к которому, однако, можно прийти несколько раньше – в процессе речевой практики.» [13] То есть, прозрев как Эдип (или достигнув конца анализа), можно ещё пожить. Однако общественный статус придётся скорректировать – без «первой» социальной смерти не обходится – когда Эдип-Царь гибнет, на сцену заступает Эдип-изгнанник, отброс.

Эдип-царь, почитаемый своим народом, настаивает на своём желании знать (причину фиванского мора). Несмотря на многочисленные предупреждения, он мужественно продолжает аналитическое расследование, не предполагая истины о себе самом. При этом, он заранее достаточно хорошо представляет, какой именно может быть искомая причина. Эдип ищет решение в мире для себя понятном, в измерении, функция которого заключается в том, чтобы истину субъекта бессознательного скрыть. Его психический аппарат создаёт экран, который закрывает собою «другую сцену» [14-15].

В общем, в Фивах на экране восприятия-сознания Эдипа идёт кино про любовь и общественное благо, в котором его собственное Я играет главную роль в окружении подобных ему других. В воображаемом плане этого сюжета Эдип, как и любой другой невротик, рассчитывает на «счастливый конец» и находятся специалисты, готовые поддержать это «кинопроизводство», предоставить услуги по содержанию экрана в целостности, нарисовать спецэффекты по последнему слову техники, а также, предложить главному герою высококлассную ортопедию [16] его образа.

Однако, Софокл от индустрии массового кинобизнеса был далёк, он был человеком театра, и «немножечко подрочить третий глаз» [17] не предлагал. Этого античного автора, как и Фрейда, интересовала «другая сцена» и другой конец: настоятельное желание знать [18] прорывает ткань «воображаемой мистификации» [19], Эдипу «открывается шифр его смертной судьбы» [20-21], которую он принимает до конца, признавая свою подданность слову [22]. Эффектом трагедии становится катарсис — очищение от страстей [23]: «остается драма человеческой судьбы в неприкрытом виде, полное отсутствие любви, братства, чего-то хоть как-то напоминающего то, что связывается у нас с понятием человеческих чувств» [24].

«Переступая плоскость идентификации» [25], Эдип достигает «того момента, с которого начинается его настоящее странствие» [20], «как земной отброс, ошметок, остаток, как вещь, лишенная всякой видимой ценности» [26]. В самом конце своего анализа всякий Эдип обнаруживает то, чем он был с самого начала. «Неужто сейчас, когда я ничто, я становлюсь человеком?» — произносит Эдип Софокла. Причём смысл его «человечности» раскрывается в сопряжении жизни и смерти [27] — речь идёт о «человечности» за границами общепринятого нормирования [28].

Эдип в Колоне представляет собой фигуру отчуждения за пределами общественной идентичности. Он представитель желания как «остатка, осадка, разности» [29], которое «в силу неименуемости своей (во всех оттенках смысла, которые в слове этом можно расслышать) сближается с неименуемым по преимуществу – смертью» [30], желания как нехватки бытия, «посредством которого сущее существует» [31]. Эдипу в Колоне «действительно удалось, избавившись от всех прельщений «Своего Я», достичь «бытия-к-смерти»» [32], тем самым «опознав себя» [33].

«Как ни поучителен для нас Эдип-царь, должны аналитики знать и то потустороннее по отношению к любой драме, что нашло выражение в трагедии об Эдипе в Колоне»,- говорит Лакан [34]. В процессе подготовки аналитик покидает царский трон субъекта «якобы знающего», очищается от страха и жалости, и оборачивается ничем – «это и есть конец, которого мы вправе требовать для «Моего Я» аналитика» [35]. Такая формулировка звучит умиротворяюще до тех пор, пока не принимается в расчёт искушенность желания [36] таким образом подготовленного человека. Вообще-то, на людей, не столь искушённых, Эдип в Колоне производит впечатление безжалостного, разнузданного, раздражённого старика, который призывает на головы своих детей ужасные проклятия [37]. Важно понимать, что процессе анализа «узреть истину можно лишь отрешившись от видимости» [38] и тогда «у зрителя открываются глаза на тот факт, что даже для идущего в своем желании до конца жизнь оказывается далеко не сладкой. Но одновременно с этим он узнает — что важно — цену благоразумию, которое желанию сопротивляется, и не заблуждается более относительно ценности тех благих побуждений, привязанностей и, говоря языком Канта, патологических интересов, которые могут его на этом рискованном пути сдерживать» [39].

ССЫЛКИ

«Первичные навязчивые мысли таких невротиков по природе своей в сущности носят магический характер. Если они не представляют собой колдовства, то – противодействие колдовству с целью предупредить возможную беду, с которого обыкновенно начинается невроз. Всякий раз, как мне удавалось проникнуть в тайну, оказывалось, что это ожидаемое несчастье имеет своим содержанием смерть. Проблема смерти по Sсhореnhauer’y стоит на пороге всякой философии; мы слышали, что образование представлений о душе и веры в демонов, которыми отличается анимизм, объясняется впечатлением, какое производит на человека смерть». Фрейд З. Тотем и табу (1912-1913) 9 том десятитомного собрания сочинений «Вопросы общества и происхождение религии» – М.: ООО «Фирма СТД», 2006, стр. 375
«Они ненавидели отца, который являлся таким большим препятствием на пути удовлетворения их стремлений к власти и их сексуальных влечений, но в то же время они любили его и восхищались им. Устранив его, утолив свою ненависть и осуществив свое желание отождествиться с ним, они должны были попасть во власть усилившихся нежных душевных движений. Это приняло форму раскаяния, возникло сознание вины, совпадающее с испытанным всеми раскаянием. Мертвый теперь стал сильнее, чем он был при жизни; все это произошло так, как мы теперь еще можем проследить на судьбах людей. То, чему он прежде мешал своим существованием, они сами себе теперь запрещали, попав в психическое состояние хорошо известного нам из психоанализа «позднего послушания». Они отменили поступок, объявив недопустимым убийство заместителя отца тотема, и отказались от его плодов, отказавшись от освободившихся женщин. Таким образом, из сознания вины сына они создали два основных табу тотемизма, которые должны были поэтому совпасть с обоими вытесненными желаниями Эдиповского комплекса». Фрейд З. Тотем и табу (1912-1913) 9 том десятитомного собрания сочинений «Вопросы общества и происхождение религии» – М.: ООО «Фирма СТД», 2006, стр.427-428
Но есть подозрение, что жизнь субъекта там так и не начинается, на его месте числится объект диагноза и причинения суггестивных и медикаментозных воздействий.
Фрейд З. Лекции по введению в психоанализ и Новый цикл; 1 том десятитомного собрания сочинений – М.: ООО «Фирма СТД», 2006, стр. 577
«Вот почему для разъяснения ситуации неплохо начать с теории терапевтических критериев. Конечно, пренебрежение, которое высказывают психоаналитики к простейшим требованиям в использовании статистики, может сравниться разве что с тем, что до сих пор в обычае у медиков. Только у аналитиков, в отличие от медиков, оно носит более невинный характер. Ибо владея дисциплиной, умеющей видеть в самой поспешности заключения элемент подозрительный, он куда с меньшей серьезностью относится к таким общим оценкам, как «улучшение», «значительное улучшение» и тем более «выздоровление». Приученный Фрейдом остерегаться последствий, которые может получить в его работе то, на опасность чего сам термин furorsanandi достаточно красноречиво указывает, психоаналитик отнюдь не горит желанием себя в этом компрометировать. Признавая, что благотворным побочным эффектом психоаналитического лечения может стать исцеление, он всячески хранит себя от злоупотребления желанием исцелить, причем это вошло у него в привычку настолько прочно, что если какое-либо новшество этим желанием мотивируется, то он озабоченно задает себе — а порой и выносит на обсуждение коллег — автоматически встающий вопрос: не выходит ли он при этом за границы психоанализа?» Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда, Варианты образцового лечения, Русское феноменологическое общество, Логос, 1997 – раздел «Вопрос, который боится дневного света»
«То, что я называю поступиться своим желанием, всегда сопровождается в судьбе субъекта — это наблюдается, обратите внимание, в каждом случае — каким-то предательством. Либо субъект изменяет своему назначению, самому себе, и сам это чувствует. Либо, еще проще, он позволяет тому, с кем вместе посвятил себя какому-то делу, обмануть свои ожидания и не выполнить условия соглашения, которое они заключили, независимо от того, временное это соглашение, или постоянное, несет ли его выполнение счастье, или беду, идет ли речь о восстании, или о побеге. Бывает, что предательство терпят, что при мысли о благе — благе того, кто предательство совершает — субъект умеряет свои притязания, говоря что ж, коль дело обстоит таким образом, откажемся от наших видов на будущее, так как оба мы, во всяком случае, я, лучшего не заслуживаем, так что пойдем лучше общим путем. Это и есть, имейте ввиду, структура того, что я называю поступиться своим желанием». Лакан Ж. (1959-60). Семинары, Книга 7 «Этика психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2006, стр. 408-409
Здесь имеется общий вывод работы Фрейда З. «Конечный и бесконечный анализ» (1937) о невозможности «полного излечения».
«Прежде всего надо договориться, что понимать под выражением «конец анализа». С практической точки зрения это сделать легко. Анализ завершён, когда аналитик и пациент больше не встречаются на аналитических сеансах». Фрейд З. Конечный и бесконечный анализ (1937); Дополнительный том десятитомного собрания сочинений «Сочинения по технике лечения» – М.: ООО «Фирма СТД», 2006, стр. 360
«Очень часто складывается впечатление, что с желанием пениса и мужским протестом мы пробиваемся сквозь все психологические наслоения до «голой породы», и на этом работа заканчивается». Там же, стр. 392
«Опорой символическому действию, именуемому кастрацией, служит особый образ — образ, специально выбранный в системе воображаемого, чтобы опору эту ему предоставить. Символическое действие, кастрация, выбирает для себя знак, заимствуя его в системе воображаемого. Для этого выбирается им в образе другого нечто такое, что могло бы нести на себе печать нехватки, что само воплощало бы собой ту нехватку, в силу которой живое существо, будучи человеком, то есть будучи связано с языком, воспринимает себя как нечто ограниченное, локальное, исключенное из полноты желания, как нечто сотворенное, как одно из звеньев той органической цепи поколений, по которой, подобно току, проходит жизнь. Любое животное представляет собой по сути дела лишь индивид, реализующий определенный тип, и по отношению к типу этому каждый индивид можно рассматривать как уже мертвый. Мы тоже по отношению к движению жизни уже мертвы. Но силою языка мы, в отличие от животных, способны проецировать это движение в его целокупность и, более того, в целокупность, которая обрела свой конец, целокупность завершенную. Именно это артикулирует Фрейд, когда вводит понятие инстинкта смерти. Он хочет сказать, что для человека жизнь уже заранее видится как пришедшая к своему концу, то есть в той точке, где она возвращается в лоно смерти. Человек представляет собой животное, которое включено в систему означающей артикуляции — систему, позволяющую ему подняться над присущей ему в качестве живого существа имманентностью и увидеть себя уже мертвым. Ясно, конечно, что делает он это в воображении, предположительно, в пределе — чисто спекулятивно» Лакан Ж. (1957-58). Семинары, Книга 5 «Образования бессознательного» М.: Гнозис, Логос. 2002, стр.536-537
Лакан Ж. (1954-55). Семинары, Книга 2 ««Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2009, стр. 303
«Вот здесь-то и получает анализ «Моего Я» свое идеальное завершение, в котором субъект, отыскав в процессе воображаемой регрессии корни своего Я, достигает, путем прогрессирующего припоминания, конца анализа — субъективации смерти». Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда, Варианты образцового лечения, Русское феноменологическое общество, Логос, 1997 – раздел «О «Моем Я» в анализе и о том, чем оно кончает у аналитика»
«Никакой причины лишиться вдруг своего Я у субъекта нет. Это может произойти с ним лишь в ситуации поистине крайней — вроде той, в которой под конец своей жизни оказался Эдип. Никто никогда не изучал еще последние минуты больного навязчивыми состояниями. А это стоило бы труда. Не исключено, что минуты эти приносят ему подлинное откровение. И если вы хотите, чтобы он получил это откровение несколько раньше, на отказ от речи надежд возлагать не стоит.» Лакан Ж. (1954-55). Семинары, Книга 2 ««Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2009, стр. 307-308
«Никто так категорически не подчёркивал принципиального различия между жизнью во сне и в бодрствовании и не делал таких далеко идущих выводов, как Г.Т. Фехнер в своей книге «Элементы психофизики» (Fechner 1889, т.2, 520-521). Он считает, что «ни простого снижения сознательной душевной жизни, ни отвлечение внимания от влияний внешнего мира не достаточно для того, чтобы объяснить отличия жизни во сне от жизни в бодрствовании». Скорее, он полагает, что и место действия сновидений является совершенно иным, чем место действия представлений, возникающих в бодрствовании». Фрейд З. Толкование сновидений (1900); 2 том десятитомного собрания сочинений – М.: ООО «Фирма СТД», 2006, стр. 67 — В оригинале текста Фехнера другое «место» обозначенно как «Szene», сцена.
«Что касается первичного процесса — который и есть то самое, что я уже с самых первых лекций своих пытаюсь вам под именем бессознательного описать, — то здесь важно для нас еще раз попытаться уловить его в опыте разрыва между восприятием и сознанием, в том вневременном, как я уже говорил вам, месте, которое с неизбежностью наводит на мысль о том, что Фрейд, воздавая должное Фехнеру, назвал die Idee einer anderer Lokalitàt — другим местом, другим пространством, другой сценой, межеумьем меж восприятием и сознанием». Лакан Ж. (1964). Семинары, Книга 11 «Четыре основные понятия психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2017, стр. 63
«Вот иллюстрация к только что мной сказанному — если бы Фрейд открыл Доре, что она влюблена в г-жу К, именно это с Дорой бы и произошло. В этом ли цель анализа? Нет, перед нами лишь первый его этап. Но если вы провалили данный этап, то вы либо поломаете весь анализ, как Фрейд, либо произведете совсем иное — ортопедию эго. Но анализа вы не проведете. Нет никаких оснований для того, чтобы анализ, понимаемый как процесс сдирания кожи, шкуры систем защит, не пошел бы. Вот что аналитики называют «найти союзника в здоровой части эго«. Им в самом деле удается перетянуть на свою сторону одну половину эго субъекта, затем половину половины и т. д. Почему не сделать это вместе с аналитиком, ведь именно так конституируется эго в жизни? Однако тому ли учил нас Фрейд — вот в чем вопрос». Лакан Ж. (1953-1954). Семинары, Книга 1 «Работы Фрейда по технике психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2009, стр.244-245
«На уровне того, что происходит в Реальном, наш зритель является, скорее, слушателем. И в этом я счастлив найти себе союзника в лице Аристотеля, для которого все развитие театрального искусства происходит на уровне слушания, в то время как сам спектакль остается чем-то побочным. Техника игры что-то, разумеется, для него значит, но это, подобно произнесению речи в риторике, не самое главное. Спектакль представляет собой средство чисто вторичное. Это соображение указывает постановке, которой в наше время столько уделяют внимания, ее настоящее место. Роль постановки велика, и я ей, будь то в театре или в кино, воздаю должное, но не будем забывать, что важна она лишь постольку, поскольку — простите мне вольное выражение — наш третий глаз не встает и его приходится, этой самою постановкой, немножечко подрочить.» Лакан Ж. (1959-1960). Семинары, Книга 7 «Этика психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2006, стр. 326-327
«Необходимо задуматься над моментом, когда ясно становится, что, отказавшись от служения благам, Эдип ни на йоту не отступает от своего преимущественного по отношению к ним достоинства, когда в трагической свободе своей он имеет дело с последствиями того желания, которое подвигло его роковой рубеж перейти, — желания знать. Он уже знает и тем не менее хочет знать еще больше».
Там же, стр. 388
«Г-жа Одри: — Мой вопрос очень близок к тому, о чем спрашивала Клеманс Рамну, потому что он тоже касается Я. Если Я представляет собой фрагмент общего дискурса, то происходит это именно в анализе. До анализа это всего-навсего воображение, мираж чистой воды. Анализ, следовательно, равнозначен демистификации этого предшествовавшего ему воображаемого. В результате же происходит следующее: как только мистификация завершена, мы оказываемся в присутствии смерти. Остается лишь ждать, созерцая смерть» Лакан Ж. (1954-1955). Семинары, Книга 2 ««Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2009, стр. 303
«В пути, на страже которого мы стоим, – в пути, на котором субъект прибегает к субъекту – психоанализ может сопровождать субъекта до экстатического предела «ты еси это», где открывается ему шифр его смертной судьбы. Но не властен практикующий аналитик один, своими силами, подвести его к тому моменту, с которого начинается его настоящее странствие». Лакан Ж. Стадия зеркала как образующая функцию я, какой она раскрывается в психоаналитическом опыте (1946) // Кабинет: Картины Мира, СПб.: Инапресс, 1998.
«Не забывайте, однако, что бессознательное Эдипа как раз и представляет собой ту лежащую в основе речь, благодаря которой история Эдипа и оказалась со времен давних, времен незапамятных, записанной, а мы теперь ее знаем, в то время как сам Эдип, с самого начала действовавший по ее сценарию, не знает о ней ничего». Лакан Ж. (1954-1955). Семинары, Книга 2 ««Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2009, стр. 295-296
«Истолкование не открыто всем смыслам вообще. И каково оно, далеко, на самом деле, не безразлично. Оно является истолкованием значимым, миновать его аналитик не имеет права. И все же не оно, истолкование это, является для пришествия субъекта существенным. Существенно другое — существенно, чтобы там, поту сторону значения этого, он, субъект, сумел разглядеть, какого именно означающего — бессмысленного, ни к чему не сводимого, травматического — оказался он, в качестве субъекта, подданным». Лакан Ж. (1964). Семинары, Книга 11 «Четыре основные понятия психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2017, стр. 267-268
«Смысл катарсиса состоит в очищении желания. Очищение это может произойти, как это ясно сказано у Аристотеля, лишь тогда, когда понятно станет, по меньшей мере, каким образом преодолеваются те два порога, имя которым жалость и страх. Трагический эпос, не оставляя у зрителя сомнений в том, где находится полюс желания, показывает ему, что для доступа к этому полюсу нужно отбросить не только всякий страх, но и всякую жалость, что решимость героя ни перед чем, и, в особенности, перед благом другого, не дрогнет. Лишь по мере того, как зритель переживает все это в разворачивающейся во времени истории, о самом глубоком в себе ему становится известно чуть больше, чем прежде». Лакан Ж. (1959-1960). Семинары, Книга 7 «Этика психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2006, стр.411
Лакан Ж. (1954-1955). Семинары, Книга 2 ««Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2009, стр. 326
«Преодоление плоскости идентификации, путем сепарации субъекта в опыте, возможно постольку, поскольку желание аналитика, оставаясь х, величиной неизвестной, устремляется в прямо противоположную идентификации сторону. Опыт субъекта приводится, в результате, в ту плоскость, где налицо окажется, как элемент реальности бессознательного, влечение». Лакан Ж. (1964). Семинары, Книга 11 «Четыре основные понятия психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2017, стр. 290
Лакан Ж. (1954-1955). Семинары, Книга 2 ««Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2009, стр. 328
«Жизнь — это опухоль, плесень, и характерно для нее не что иное — о чем писали многие и до Фрейда, — как склонность к смерти. Да, жизнь именно такова — это отклонение, упрямое отклонение от прямого пути, по самому характеру своему преходящее, беспомощное, лишенное всякого смысла. Почему же в тот момент проявления ее, что мы зовем человеком, возникает в ней нечто такое, что настоятельно перечит ей и именуется нами смыслом? Мы называем это человеческим, но так ли уж мы в этом уверены? Такой ли уж он действительно человеческий, этот смысл? Смысл — это некий порядок, другими словами, нечто внезапное. Смысл — это возникающий внезапно порядок. Отдельная жизнь делает попытку войти в него, но совершенно не исключено, что выражает он собой нечто совершенно этой жизни потустороннее, ибо пытаясь докопаться до корней этой жизни и увидеть то, что кроется за драмой перехода к существованию, мы находим не что иное, как жизнь в сопряжении со смертью. Вот к чему ведет нас фрейдовская диалектика». Там же. Стр.329
«Он отказывается от того самого, что пленило его. Ведь он был разыгран, одурачен открывшейся для него дорогой к счастью. Он входит в зону, лежащую по ту сторону служения благам — и служения вполне успешного, — в зону, где ищет свое желание». Лакан Ж. (1959-60). Семинары, Книга 7 «Этика психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2006, стр. 388
«В нашей диалектике мы будем считать желанием то, что находится на моем маленьком мобиле по ту сторону требования. Почему без этого потустороннего не обойтись? Без него не обойтись потому, что в процессе артикуляции требования потребность обязательно окажется изменена, транспонирована, искажена. Возникает, таким образом, некий остаток, осадок, разность». Лакан Ж. (1957-58). Семинары, Книга 5 «Образования бессознательного» М.: Гнозис, Логос. 2002, стр.441-442
Лакан Ж. (1954-1955). Семинары, Книга 2 ««Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2009, стр. 299
«Желание — это отношение бытия к нехватке. И нехватка эта как раз и есть нехватка бытия как такового. Это не просто нехватка того или иного, а нехватка бытия, посредством которого сущее существует». Там же, стр. 315
«Ведь реальность собственной смерти не является для субъекта предметом, доступным воображению, и аналитику известно, как и любому другому, лишь то, что он представляет собой существо, обреченное смерти. Поэтому если ему действительно удалось, избавившись от всех прельщений «Своего Я», достичь «бытия-к-смерти», никакое другое знание, будь то непосредственное или им же выстроенное, не сможет заслужить у него предпочтение в качестве орудия власти, не упразднив тем самым самого себя». Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда, Варианты образцового лечения, Русское феноменологическое общество, Логос, 1997 – раздел «О «Моем Я» в анализе и о том, чем оно кончает у аналитика»
«В призрачном поле нарциссической функции желания объект а предстает инородным телом — предметом, застрявшим у означающего поперек горла. И вот здесь, в точке нехватки этой, и предстоит субъекту опознать себя самого». Лакан Ж. (1964). Семинары, Книга 11 «Четыре основные понятия психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2017, стр. 286
Лакан Ж. (1954-1955). Семинары, Книга 2 ««Я» в теории Фрейда и в технике психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2009, стр. 296
«Это и есть конец, которого мы вправе требовать для «Моего Я» аналитика — человека, по отношению к которому справедливо будет сказать, что жизнь, которую ему предстоит провести через столько судеб, останется ему дружественна лишь при условии, что он не должен испытывать иного обаяния, кроме обаяния своего единственного господина — смерти». Лакан Ж. Инстанция буквы в бессознательном, или судьба разума после Фрейда, Варианты образцового лечения, Русское феноменологическое общество, Логос, 1997 – раздел «О «Моем Я» в анализе и о том, чем оно кончает у аналитика»
«В отличие от любовного партнера, аналитик может дать то, что самый прекрасный в мире супруг дать не способен — он может дать то, что имеет сам. А имеет он не что иное, как свое желание — как, собственно, и анализируемый субъект, только у аналитика это желание искушенное.» Лакан Ж. (1959-60). Семинары, Книга 7 «Этика психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2006, стр. 383
«На странице 463 работы Эрвина Роде мы находим небольшое примечание по поводу Эдипа в Колоне, о котором я вам уже говорил, причем говорил в выражениях, вполне соответствующих по своему духу тем мыслям, которые я развиваю теперь. Достаточно непредвзято прочитать эту пьесу — говорит он — чтобы понять, что этот безжалостный, разнузданный, раздраженный старик, призывающий на головы своих детей ужасные проклятья — это так и есть, ибо за двадцать минут до окончания пьесы Эдип еще продолжает осыпать Полиника проклятьями — и заранее радующийся, как человек, охваченный жаждой мести, несчастьям, которые обрушатся на его родной город, всецело чужд тому глубокому божественному умиротворению, тому покаянному преображению, которые традиционная экзегеза в нем самодовольно усматривает». Там же, стр. 365
«Но для героя, для того, кто действительно в эту зону вступил, для Эдипа, доходящего до μη φύναι подлинного бытия-к-смерти, до свободно принятого проклятия, до обручения с ничто, составляющего венец его устремлений — для такого человека подобный вздор значения не имеет. Окончательное, свидетелей не имеющее исчезновение — вот единственное, что здесь его ждет. Вступление в эту зону состоит для него в отказе от благ и власти, в том наказании, что на самом деле вовсе не наказание. И если он вырывает себе, чтобы вырваться из мира, глаза, то потому только, что узреть истину можно лишь отрешившись от видимости. Древние это знали -великий Гомер был слеп, как слеп был и прорицатель Тиресий». Там же, стр. 394
там же, стр. 411-412