Какие у Фрейда были предпосылки к изучению сновидений
перевод с английского
подготовила Евгения Дядичкина
практикующий психоаналитик
+7 (916) 947 47 57
Брюс Финк «Введение в клинику Фрейда»
глава 3 Сны
часть 2
The interpretation of dreams is the royal road to
a knowledge of unconscious mental activities.
Freud, SE V, p. 608 (emphasis in the original)
Первые пациенты Фрейда, находясь под гипнозом или в расслабленном состоянии, иногда спонтанно рассказывали ему о своих снах и Фрейд, таким образом, попытался уловить связь между их сновидениями и симптомами, на которые они жаловались. Он тщательно изучил имевшуюся в то время литературу о сновидениях, охватив всю гамму от использования сновидений в целях пророчества в библейские времена, в Древней Греции и Риме до медицинского дискурса 19-го века о сновидениях, вызываемых только физиологическими стимулами, которые оставались незамеченными во время напряженной дневной деятельности, но были замечены незанятым умом во время сна. Практически все те теории о сновидениях, которые мы слышим вокруг нас даже сегодня, были распространены во времена Фрейда, в том числе о том, что сны – это не что иное, как бессмыслица, и «высшие способности» разума деактивируются ночью; что сны помогают избавиться от всего «мусора», который накапливается в уме во время бодрствования, особенно от деталей, на которые не обращали или не могли обращать особого внимания в течение дня; что сны снимают напряжение или психическое давление, накапливающееся в течение дня (SE IV, р. 80); что сны вызываются только легкими шумами или другими ощущениями, которые доходят до нас когда мы спим будь то снаружи или внутри (например, звуки проезжающих машин, звон курантов, проблемы с пищеварением, слишком жарко или слишком холодно, или потребность в мочеиспускании); и что сны предсказывают будущее. Фрейд отмечает, что теории, выдвинутые в начале XIX века, отдавали гораздо больше внимания воображаемой и созидательной силе сновидений, чем те, которые выдвигались в его собственные печальные времена (вторая половина XIX века), для которых был характерен своего рода редукционистский научный дискурс, стигматизирующий сны как глупые, бесполезные и интеллектуально несостоятельные.
В своем обзоре существующей литературы о сновидениях он основывается на том, что те философы и психологи, которые внимательно записывали и изучали свои собственные сновидения, а также сновидения членов семьи, друзей и коллег (которые рассказывали их лично или в письмах, как это было очень распространено в то время) обычно считали что сны прямо или косвенно связаны с их действительной жизнью. Некоторые утверждали, что сновидения продолжают работать над тем же материалом, который занимал их мысли в течение дня; другие считали, что сны дают хороший отдых от дневных проблем; некоторые, в сновидениях сосредотачивались на повседневных деталях, на которые они едва обращали внимание во время бодрствования; другие, полагали что сны креативно представляют и отражают с другого ракурса (re-present) важные проблемы и жизненные конфликты. Хотя и каждый писатель был склонен утверждать, что то, что он видел в своих снах (а также в снах своего узкого круга друзей и коллег), истинно для каждого — у читателя вполне может сложиться впечатление, что мы вовсе не обязательно видим одинаковый тип снов, или по крайней мере, каждый сновидец сосредотачивается на разных подмножествах своих собственных снов. Возможно, некоторые из нас более изобретательны, чем другие или более находчивы в сновидениях, чем в повседневной жизни[1]; некоторые из нас решают больше проблем, с которыми они сталкиваются в течение дня – именно во время сна, или делают это чаще чем другие; а некоторым из нас постоянно снятся скучные сны.
Более важным в данном контексте является тот факт, что эти философы и психологи часто полагали, что аморальные, а иногда даже преступные действия, совершаемые в их снах, не были им полностью чужды, чувствуя, что мысль о таких действиях по крайней мере когда-то мелькнула в их сознании. В этом смысле они были готовы, в отличие от «медиков-исследователей» времен Фрейда, взять на себя некоторую личную ответственность за то, что происходило в их снах, даже если это не очень хорошо отражалось на их собственном моральном облике.
Как выразился Хильдебрандт, чей вклад в изучение сновидений Фрейд нашел «наиболее совершенным по форме и самым богатым по идеям» (SE IV, p. 67), «невозможно думать о каком-либо действии во сне, для которого первоначальный мотив так или иначе — будь то желание, вожделение или импульс — не прошел через бодрствующий разум» (cited by Freud, p. 69). Хильдебрандт считал, что «сны дают нам время от времени заглянуть в глубины и уголки нашей природы, к которым мы обычно не имеем доступа в состоянии бодрствования» (cited by Freud, p.70). Радесток, еще один автор, упомянутый Фрейдом, считал, что «сны часто не более чем раскрывают нам то, в чем мы [скорее] не признаемся себе» (cited by Freud, p. 71). Эрдман заметил, что «сны никогда не показывали мне, что я должен думать о человеке, но иногда я с изумлением узнавал из сновидений, что я на самом деле думаю о человеке и что я на самом деле чувствую по отношению к нему» (cited by Freud, p. 71). А философ Фихте заметил, что «природа наших сновидений дает гораздо более правдивое отражение всего нашего характера, чем мы можем узнать о нем из самонаблюдений в бодрствующей жизни» (cited by Freud, p. 71). Французский писатель Мори пошел еще дальше, когда сказал, что, когда мы спим,
это наши склонности говорят и заставляют нас действовать, и наша совесть не сдерживает нас, даже если она иногда посылает нам предупреждения. У меня самого есть некоторые недостатки и похотливые импульсы, которым я изо всех сил стараюсь противостоять в бодрствующем состоянии и обычно умудряюсь не поддаваться. Но во сне я всегда поддаюсь им или, лучше сказать, уступаю им без всякого страха и угрызений совести… Сцены, разворачивающиеся передо мной в моих снах очевидно продиктованы мне сильным желанием, которое я чувствую и моя воля, отсутствующая во время сна, не стремится их подавить. (cited by Freud, p. 73).
Таким образом, и Хильдебрандт, и Мори до Фрейда утверждали, что сновидения дают волю некоторым нашим импульсам, которые мы можем полностью осознавать или не осознавать в повседневной жизни, но которые мы обычно подавляем, в то время как во сне наше этическое сознание, кажется, отметается в сторону. Побуждения, которые обычно подавляются, разыгрываются во сне, в то время как наша нравственная составляющая спит (SE IV, p. 72-73).
Таким образом, идея о том, что сны тесно связаны с остальной частью нашей жизни, и, возможно, даже показывают нам то, что в бодрствующей жизни мы предпочли бы не знать, вряд ли является изобретением Фрейда (как выразился Линкей: «Это всегда один и тот же человек, бодрствует ли он или спит»; cited by Freud, p. 309 n.2). Хотя в наше время ученые снова усиленно работают над поиском какого-либо чисто физиологического объяснения сновидений (см., например, Jouvet, 1993/1999, и Hobson, 2015), кажется, они стремятся либо обесценить все работы Фрейда, либо поставить то немногое, что, предположительно, можно спасти от этого, на строго биологическую основу, я думаю, не будет слишком неверным говорить, что «те, кто занимается тем, что описывается как ‘исследование’ сновидений» ( SE IV, стр. 93) вернулись к по существу дофрейдистским позициям и дают нам еще один «яркий пример отвращения к изучению чего-либо нового, характерного для [многих] ученых» (p. 93). В то время как они охотно поддерживают идею о том, что существует «причинная связь в соматической и ментальной» сферах, то есть между телом и разумом, связь для них, по-видимому, идет только в одном направлении: другими словами, они полагают, что даже если в настоящее время, при современном состоянии медицинской науки, они не могут обосновать физиологической причиной львиную долю умственной деятельности, они уверены, что «более глубокие исследования проложат путь дальше и откроют органическую основу для [каждого] психического события» (pр. 41-42). Авторы DSM-5 также считают, что когда-нибудь «неопровержимые этиологические или патофизиологические механизмы [будут идентифицированы, чтобы полностью подтвердить конкретные расстройства или спектры расстройств» ( American Psychiatric Association (APA), р. 20).
Фрейд, хотя он время от времени на словах поддерживал ту же самое высокомерное убеждение в возможное всемогущество науки, тем не менее парировал: «Тот факт, что в настоящее время мы не можем заглянуть за пределы ментального [до его оснований на физиологическом], не является причиной отрицать существование ментальной сферы» (SE IV, p. 42). Тем не менее, значительная часть современных исследований продолжает рассматривать ментальную сферу как простой эпифеномен биологической сферы; и простой эпифеномен не способен вызвать изменения в теле, не говоря уже о значимых ментальных феноменах, достойных самостоятельной интерпретации (исключением из этого правила, возможно, являются исследования внимательности). В 1900 году Фрейд уже подчеркивал важность рассмотрения продуктов разума, имеющих самостоятельное значение; другими словами, он просил нас принять идею о том, что ментальные феномены, такие как мысли или желания, могут быть причиной симптома, затрагивает ли этот симптом только ментальную сферу, только соматическую сферу или и ум, и тело. Тем не менее, большинство «научных исследователей сегодня (особенно в области медицины и психиатрии), даже если они могут признать, что психический/психологический стресс на работе или дома может привести к физиологическим проблемам, похоже, продолжают верить, что фантазии, мечты и сны являются просто эпифеноменом, и что разговоры о таких блуждающих огоньках ни на кого не могут оказать лечебного воздействия. Единственные лечебные эффекты, которые они, кажется, признают, это те, которые исходят от непосредственно биологических вмешательств: хирургии, лекарств и тому подобного. Преобразующие идеи и чувства, которые могут возникнуть в результате обсуждения фантазий и снов, связанных с человеческим смыслообразованием и воздействием речи, просто не находятся на их радарах.
Возьмем музыканта и композитора Тартини (1692–1770), которому якобы приснилось, что он продал свою душу дьяволу, после чего дьявол взял скрипку и сыграл прекрасную сонату, которую Тартини тут же записал, насколько смог вспомнить. при пробуждении; это дало начало его знаменитому Trillo del Diavolo (SE V, р. 613 n). Фрейд упоминает, что Гёте и Гельмгольц указывали на то, что большая часть их творческой работы пришла к ним без всякого сознательного «предварительного обдумывания и как почти готовое целое», оправдывая столь парадоксальное для многих философов выражение Фрейда «бессознательное мышление» (р. 613). ); и Артур Кёстлер (1964) рассказывает о многих других подобных случаях творческой работы во сне в своем « Акте творчества».
[1] Возьмем музыканта и композитора Тартини (1692–1770), которому якобы приснилось, что он продал свою душу дьяволу, после чего дьявол взял скрипку и сыграл прекрасную сонату, которую Тартини тут же записал, насколько смог вспомнить. при пробуждении; это дало начало его знаменитому Trillo del Diavolo (SE V, р. 613 n). Фрейд упоминает, что Гёте и Гельмгольц указывали на то, что большая часть их творческой работы пришла к ним без всякого сознательного «предварительного обдумывания и как почти готовое целое», оправдывая столь парадоксальное для многих философов выражение Фрейда «бессознательное мышление» (р. 613). ); и Артур Кёстлер (1964) рассказывает о многих других подобных случаях творческой работы во сне в своем « Акте творчества».