Куртуазная любовь

Воинской службе подобна любовь. Отойдите, ленивцы!
Тем, кто робок и вял, эти знамена невмочь.
Бурная ночь, дорожная даль, жестокая мука,
Тяготы все, все труды собраны в стане любви.
Овидий П. Наука любви

Любви нас не природа учит
А первый пакостный роман
Пушкин А. Евгений Онегин

В конце XI века в домах влиятельных сеньоров Аквитании и Прованса появляется мода на поэтическую практику особого рода, получившую название куртуазной любви. Собственно, слово куртуазная, происходящее от французского cour, двор, и указывает на придворное положение артистов – трубадуров, труверов, миннезингеров, воспевающих служение идеалу Прекрасной Дамы. Со временем, изящное стихотворное упражнение широко распространилось в других странах Европы и послужило формированию целой культуры отношений между мужчиной и женщиной, предполагающей обходительность в поведении и проявлении знаков внимания[1].

Исторические предпосылки средневекового феномена можно обнаружить в гораздо более раннем поэтическом творчестве. Например, в учении о возвышенной любви Платона в диалогах Пир (379 год до н. э.) и Федр (399-390 год до н. э.), а также в произведениях Овидия Любовные элегии(16-15 гг. до н. э.) и Наука любви (2-1 гг. до н. э.). Но если тексты древнеримского автора читали в Европе непосредственно на латыни, перенимая своего рода кодекс поведения рыцаря, влюблённого в Прекрасную Даму, то концепт платонической любви[2] пришёл в Европу окружным путём через арабскую мистическую философию, поскольку тексты самого Платона в переводе на латынь стали известны в западной Европе лишь во второй половине XV века. Арабо-испанские суфии внесли ещё более сильный акцент на изящество и метафоричность размышлений о невозможности счастья взаимной любви, таинственной мимолетности и огромной ценности любовного переживания[3].

В Средние века зерно античного идеала возвышенной любви, пророщенное мистиками Востока, попало на благодатную почву христианской морали. Исследователи творчества трубадуров, труверов, миннезингеров отмечают, что надлежащее отношение к Даме в мельчайших подробностях совпадает с религиозными предписаниями по отношению к Деве Марии и другим святым[4]. Здесь также речь идёт о любви духовной, но не плотской. Певцы утончённого чувства активно пользуются богословской терминологией за что получают от церкви многочисленные ревностные инвективы.

Другой меткой средневековой эпохи является совпадение позиции влюблённого с положением вассала. Слово Дама (Донна) означает госпожа (от лат. domina). Служение Даме описывается в тех же терминах, что и служба сеньору. Важнейшим качеством истинной любви считается верность, а вознаграждение, которое влюблённый надеется получить от Дамы, обозначено термином guerredon (guerre – война, don – дар) – точно также, как вознаграждение, получаемое от сеньора за военную службу.

Певцами и поэтами куртуазной любви становились вне зависимости от знатности происхождения, однако интерес к утончённой практике долгое время считался исключительной прерогативой высших слоёв общества, где «любовь стала полем, на котором модно было взращивать всевозможные эстетические и нравственные совершенства»[5], опутываясь бесчисленными условностями и правилами, куртуазная любовь превратилась в своего рода игру, или даже ритуал, и стала масштабным социально-культурным феноменом, выходящим далеко за рамки литературного или исполнительского искусства.

Культ Дамы составлявшей сердцевину куртуазной любви опирался на следующие основания. Дама обладает заведомо более высоким социальным статусом и, как правило, является замужней женщины – в то время небезосновательно считалось, что в браке любви нет. Влюблённый воспевает и бесконечно восхищается, возведённой на недостижимый пьедестал женщиной, безропотно принимая любой её каприз. Во имя Прекрасной Дамы поклонник беспрестанно взращивает свои рыцарские добродетели, понимая, что истинное благородство достигается только в такого рода служении. Смысл заключается в душевных переживаниях, которые преображают влюблённого. Сексуальный интерес к объекту любви полностью исключён[6].

На первый взгляд выглядит так, что подобного рода практика возвышенной любви к женщине стала большим отступлением от принятого в патриархальном обществе уклада, с характерной для того времени мизогинией. Ведь кажется, что женщина в такой новой форме отношений покидает место униженного и малоценного предмета обмена. И в некоторой степени, это действительно так, поскольку предназначенная для мужчин игра улучшила социальный статус женщины. Но, по сути, женщине было навязано, необходимое для мужчины исправление её «несовершенства», она утрачивала право быть собой, и именно по желанию избравшего её рыцаря была теперь обязана соответствовать установленному идеалу[7].

Мотивы куртуазной любви в текстах Фрейда

Одна из немногих прямых отсылок к куртуазной любви в текстах Фрейда содержится в случае юной гомосексуальной пациентки[8], где он отмечает характер ухаживаний девушки за объектом своей страсти – пациентка ухаживает за Дамой из мужской позиции служения в рыцарском стиле. Похожая ситуация в отношениях с Дамой описана в случае человека-крысы[9]. Однако большее внимание привлекает то, что в психоаналитическом исследовании самой природы сексуального влечения и любовного чувства человека отчётливо распознаются специфические черты куртуазных отношений. Прежде всего это касается двух текстов из цикла О психологии любовной жизни: Об особом типе выбора объекта у мужчины (1910) и Об обычном унижении в любовной жизни (1912).

В работе 1910 года описано условие недоступности объекта любви. Речь идёт о том, что, в некоторых случаях, мужчине, для того чтобы испытать интерес к женщине, необходимо, чтобы она была несвободна, то есть, как и Прекрасная Дама в Средние века, она должна быть замужем, принадлежать другому. Место мужчины в такой конфигурации отношений, это позиция ущемлённого в правах «третьего», которая соответствует положению ребёнка в семейном треугольнике. Фрейд отмечает, что присущие таким отношениям черты, такие как верность, ревность, высокая оценка (переоценка) женщины, её несвободное положение, стремление её спасти, имеют при психоаналитическом приближении к вопросу один источник ­– любовную привязанность к матери, законным правом на которую обладает отец.

Отец налагает запрет на первый объект сексуального влечения ребёнка, а мать занимает место высокого, недостижимого идеала, служение которому возможно лишь «на расстоянии». Любовь к матери очищается от сексуальности и приобретает качество возвышенного чувства. Каждый новый избираемый в дальнейшей жизни объект такого типа является лишь суррогатной заменой матери.

Принимая во внимание запрет на инцест в качестве фундаментального условия появления культуры, можно предположить, что появление образа Прекрасной Дамы отмечает собой соответствующую веху в истории развития западной цивилизации.

Следуя за мыслью Фрейда в тексте Об обычном унижении в любовной жизни (1912) можно обнаружить судьбу вытесненной сексуальной компоненты любви к матери. В расширенной модификации того же особого типа выбора недоступного объекта любви открывается противоположная позиция по отношению к женщине, которая тоже принадлежит другому, но не одному, а многим, что с некоторым преувеличением названо Фрейдом любовью к проститутке. То есть коль скоро идеализируемый, возвышенный объект нельзя вожделеть в сексуальном смысле, то плотская страсть ищет другой, наоборот, униженный объект. Другими словами, иногда путём унижения субъекту как будто бы нужно убедиться, что он точно имеет дело не с «мамой», а значит вступить в сексуальную связь можно. Последствие такого рода расщепления либидо на нежное течение высокого чувства и чувственное течение плотской страсти получило расхожее в просторечии название комплекса любви к Мадонне и блуднице. Не трудно заметить, что средневековая Ма-Донна в этом клише присутствует буквально.

Интересно, что если в случае мужчины, после наложения запрета на инцест и вообще после прохождения Эдипа и «культуризации» полиморфно-перверсивной инфантильной сексуальности, обходной путь сексуальной реализации может потребовать выполнения условия униженности объекта, то в случае женщины лазейка касается самого запрета. По мысли Фрейда, иногда полученный женщиной в детстве запрет (на проявление сексуального влечения) может быть настолько строг, что даже вступая в законный брак она бессознательно продолжает его исполнять. Для неё сексуальное навсегда остаётся связанным только с тем, что запретно, и путь сексуальной реализации открывается только при условии нарушения какого-либо закона, как, например, в случае супружеской измены.

Так, наблюдения за психическими процессами невротиков очерчивают контуры запретных линий и взаимных положений, которые соответствуют правилам куртуазной любви, где не остаётся места слиянию и гармонии любящих существ, но, напротив, дело идёт о невозможности счастья и непреодолимости преград.

Фрейд пишет: «Чтобы увеличить возбуждение либидо, необходимо препятствие; и там, где естественные сопротивления удовлетворению оказываются недостаточными, там люди всех времен создавали условные препятствия, чтобы быть в состоянии наслаждаться любовью»[10]. То есть условием любви является отказ от удовлетворения. По мысли из Трёх очерков по теории сексуальности (1905) человек не стремиться напрямую к инстинктивной разрядке и удовлетворению в целях продолжения рода, но наслаждается, растягивая и усложняя процесс приближения не только к оргазму, но и к самой возможности сексуального контакта. И о полном удовлетворении, в случае человека, вообще говорить не приходится, сама природа сексуального влечения человека исконно заключает в себе некий сбой, обрекающий всякую идиллическую грёзу на неминуемый крах. В качестве образца чистейшей гармонии и счастливого брака, Фрейд приводит пример отношений алкоголика с вином[11], но между людьми такое качество полного дополнения невозможно ­– всегда остаётся некий зазор. Похоже, что в Средние века люди понимали это гораздо лучше, чем в наши дни.

В общем-то модель возвышенной куртуазной любви, где Дама не является объектом удовлетворения, подводит к психоаналитическому представлению о парадоксальной судьбе влечения, названной Фрейдом сублимация, в которой цель влечения, а именно его полное удовлетворение, достигается на пути неудовлетворения. По крайней мере, сублимирующий субъект проявляет себя так, как будто бы он открывает для себя доступ к недостижимому (инцестуозному) наслаждению, отказавшись при этом от непосредственного удовлетворения.

Куртуазная любовь в семинарах Лакана

В своих семинарах и текстах разных лет Лакан множество раз пользуется понятием куртуазной любви для разработки и иллюстрации таких психоаналитических концептов как функция вуали, фаллос и кастрация, желание и наслаждение, нехватка бытия, объект а, перенос. В семинаре VII Этика психоанализа (1959-1960) Лакан подходит к проблеме сублимации и не только рассказывает несколько весьма любопытных подробностей из истории этой особого рода возвышенной практики отношений, но и предпринимает ряд концептуально значимых теоретических поворотов, касающихся влечения и его объекта. То, что прозвучало в седьмом семинаре о куртуазной любви можно считать центральным узловым пунктом, в котором сходятся как все предваряющие, так и последующие обращения Лакана к этому понятию.

Седьмой семинар начинается с проработки текста Фрейда 1895 года Набросок одной психологии, где основатель психоанализа в самую раннюю эпоху появления его на свет предпринимает принципиально важное различение, разделяя состав объекта на две части. «Допустим, что объект, поставляющий восприятие, схож с субъектом, другим человеком Nebenmensh»[12], – пишет Фрейд. Одна часть восприятий этого объекта будет ни с чем несопоставимой и неразличимой, и останется «константным набором, слитным как вещь das Ding, а другую можно понять через воспоминания»[13]. В терминах Лакана, одна часть будет связана с несимволизируемой пустотой, дырой реального, другая будет представлена фрейдовскими знаками восприятия, составляющими следы памяти, то есть означающими.

Что представляет собой та часть объекта, или Другого Nebenmensh, которая связана с Вещью das Ding? Это зияние дыры Реального на месте того первичного, отброшенного из символизации объекта, доступ к которому невозможен. Это то реальное измерение объекта, которое неизбывно отчуждается при вхождении субъекта в порядок языка, но также неизбывно оказывает своё организующее воздействие на само устройство поля его речи.

Лакан сближает понятие Вещи с фигурой первичного материнского Другого. В том числе называет das Ding «мифическим телом матери»[14]. По мысли Фрейда, навсегда утраченный первичный объект, мать, провоцирует череду обретений «вновь найденных»[15], суррогатных объектов, в отношениях с которыми никогда не удаётся достичь полного удовлетворения. Череда возможных в жизни субъекта обретений призвана завуалировать зияющую дыру Реального, чреватую невозможным и губительным для него инцестуозным наслаждением. Фантазматическим образом сконструированная в порядке языка реальность субъекта призвана, как покрывало Майя[16], скрывать пустоту Реального, но по мысли Хайдеггера[17], на которую Лакан также ссылается по ходу представления понятия Вещи das Ding, сама эта пустота обязана своим образованием тому покрывалу, которое окутывает её. Вещность вазы, по Хайдеггеру, состоит в той ёмкости, или пустоте, которая образована плотностью её материализованной формы, глиняными стенками. Только перебор доступных «вновь найденных» объектов обнаруживает неизбывную нехватку, только практика связывания и переплетения цепочек означающих создаёт форму вокруг сердцевины невозможного.

Отношения субъекта с реальным измерением объекта, с Вещью, вот что по мнению Лакана заложил в смысл понятия сублимации Фрейд. И для того, чтобы поддержать именно такого рода отношения, поэты Средних веков создают в своём творчестве образ Прекрасной Дамы. «Куртуазная любовь является образцовой формой сублимации, ее парадигмой»[18].

Лакан обращает внимание что, как появление и воспевание самой практики возвышенной любви, так и вычурный до непостижимости образ Прекрасной Дамы[19], совершенно не поддаются объяснению с точки зрения понятных, рационально обоснованных мотивов. Происходит так потому, что речь идёт о попытке обращения с тем, что по ту сторону принципа удовольствия. На путях означающего, где субъект обретает себя, будучи представленным одним означающим другому, по принципу удовольствия реализуется психическая тенденция к сбросу излишков напряжения до уровня комфортного гомеостатического существования. Это сторона фантазматического обращения субъекта с символизированным, понятным и благим. Однако, уже в Трёх очерках по теории сексуальности (1905) Фрейд обнаруживает другую сторону, когда в двусмысленности понятия Lust отмечает ценность неудовольствия, связанного с напряжением, которое возгоняется на этапе того, что он относит к разряду «предварительных удовольствий». А в работе По ту сторону принципа удовольствия (1920) концепт разрушительного и непостижимого психического начала получает свою завершённую форму в сопряжении навязчивого повторения и влечения смерти. Именно по ту сторону даёт знать о себе реальное измерение Вещи, и сублимация является тем, что позволяет это особого рода знание поддержать.

Каноны куртуазной любви, полагая препятствие для доступа к женщине, как к объекту удовлетворения, служат воплощённой формой сублимации и возводят объект «в вящее достоинство, в достоинство Вещи das Ding»[20]. «Воспеть Даму в той роли, которой наделила ее поэзия, невозможно, не создав в начале окружающего и изолирующего барьера»[21]. Таким образом преодолевается кризис объекта удовлетворения потребности[22], объекта понятного и достижимого, который не способен поддержать измерение желания. Лакан подчёркивает разницу между идеализацией объекта, где дело сводится к воображаемой, нарциссической идентификации с объектом, подлежащим такого рода обладанию, и сублимации, которая не приводит к достижению определённых возвышенных или благих целей, но открывает для субъекта тревожную перспективу нехватки бытия и следования своему желанию, с чем, собственно, и связана этика психоанализа, ставшая темой седьмого семинара.

Лакан приводит свидетельства того, что практики куртуазной любви не исключали как саму по себе возможность некоторого сексуального контакта, так и откровенно сексуальный характер содержания некоторых поэтических произведений. Также и сублимация при должном обращении с этим термином не является просто-напросто культурно-обусловленной формой вытеснения сексуальности (вытеснение как известно представляет собой другую обособленную Фрейдом судьбу влечения), поскольку бывает так, что в результате сублимации оказываются реализованы как раз наиболее перверсивно-сексуированные инфантильные желания[23].

Похоже, что сублимация – и куртуазная любовь, как её парадигма, указывают не на невозможность сексуального контакта, как такого, но на несуществовании сексуальных отношений, о чём возвещает нам известный лакановский коан. Смысл фразы сексуальных отношений не существует можно в таком случае истолковать в направлении невозможности отношений с Другим на уровне исконного инцестуозного наслаждения, связанного с Вещью.

В XX семинаре Ещё (1972-1973) Лакан, упоминая VII семинар об этике, говорит о куртуазной любви: «представляет она собой утонченный способ возмес­тить отсутствие сексуальных отношений, притворяясь, буд­то мы сами этим отношениям полагаем препятствие. Это поистине самая грандиозная попытка, которая когда-либо в этом направлении была сделана»[24]. Именно любовь куртуазная, принимающая невозможность Реального, и непостижимую сторону объекта, но не любовь идеалистическая, которая грезит слиянием влюблённых в Одно[25], поддерживает ставку на сублимацию, как на путь продвижения субъекта в психоанализе.

Психоанализ как практика куртуазной любви

«Аналитическая техника наказывает врачу не давать нуждающейся в любви пациентке требуемого удовлетворения. Лечение должно проводиться в условиях абстиненции; под этим я не имею в виду просто физическое лишение и не лишение всего, чего жаждут, ибо этого, наверное, не вытерпел бы ни один больной. Но я хочу выдвинуть принцип, что у больных нужно сохранять потребность и страстное желание в качестве сил, побуждающих к работе и изменению, и надо остерегаться успокаивать их суррогатами

Так звучит напутствие Фрейда в работе Заметки о любви-переносе (1915). Психоанализ – это всегда отношения любви особого рода. Благодаря переносу психоаналитик занимает место недостижимой Дамы и получает шанс подвести субъекта не только к обнаружению невозможности, нехватки, кастрации, но и к возможности с этим обходиться, полагая предел губительному наслаждению, пересматривая условия и способы его производства. Задача аналитика состоит в том, чтобы представить собой непостижимое реальное измерение Вещи, расположенной по ту сторону принципа удовольствия. Этот путь сублимации совершенно не приемлет идеализацию аналитика, с целью идентификации с неким его эго, предположительно более «здоровым», и предположительно более укоренённым в реальности. Дело не в том, чтобы наладить связь с воображаемым или якобы реальным объектом.

В Римской речи и в пятой главе IV семинара Объектные отношения (1956-1957) Лакан подробно останавливается на сути предписанной Фрейдом абстиненции[26]. Так называемый формальный сеттинг вовсе не решает проблему обращения с переносом пациента, поскольку, даже при самом строгом соблюдении правил, психоанализ, проводимый на воображаемом уровне, допускает и даже использует режим слияния с аналитиком на уровне идентификации и контрпереноса. Отстранение аналитика должно касаться его позиции, которую он старается удержать в поле Вещи das Ding, как «чего-то смутного, подвижного, лежащего по ту сторону аффективности»[27], понятного, вообразимого, идеального и благого, только в этом случае для анализанта открывается перспектива обращения с желанием, как нехваткой бытия.

Фрейд неоднократно отмечает близкие отношения поэтов с истиной. Тогда как Лакан называет аналитиков «художниками аналитического слова», поскольку они манипулируют означающей артикуляцией для того, чтобы указать на ту истину, которая расположена по другую сторону[28]. В конце концов, аналитический акт в виде интерпретации или толкования случается лишь в качестве неожиданной творческой находки. Поэтому, не только позиция анализанта, но и позиция самого аналитика причастна месту желающего поэта, трубадура, трувера, миннезингера.

В разговоре о сублимации и куртуазной любви не стоит упускать из виду необходимость участия третьей стороны, а именно того Другого, который взирает на сцену возвышенного служения, того сеньора, при дворе которого находит себе пристанище поэт, и без заинтересованности которого всё предприятие не имеет смысла. Это его взгляд, его желание, желание Другого, становится желанием поэта, это он вкладывает своё желание в дело служения. Поэтому позиция аналитика требует от него выступать не только в качестве Дамы и трубадура, но и хозяина двора, желание которого сопровождает субъекта на пути сублимации. В связи с чем возникает вопрос о возможности соблюдения такого рода позиции, и очевидный на него ответ, позволяющий делу психоанализа оставаться на уровне практики куртуазной любви. 

ИСТОЧНИКИ

Платон Федр (399-390 год до н. э.)
Платон Пир (379 год до н. э.)
Овидий П. Любовные элегии (16-15 гг. до н. э.)
Овидий П. Наука любви (2-1 гг. до н. э.)
Ибн Хазм. Ожерелье голубки (1015)
де Лоррис Г., де Мён Ж. Роман о Розе (1225-1275)
Пушкин А. Евгений Онегин (1833)

Фрейд З. Набросок одной психологии (1985)
Фрейд З. Три очерка по теории сексуальности (1905)
Фрейд З. Заметки о случае невроза навязчивости (1909)
Фрейд З. Об особом типе выбора объекта у мужчины (1910)
Фрейд З. Об обычном унижении в любовной жизни (1912)
Фрейд З. Заметки о любви-переносе (1915)
Фрейд З. О психогенезе одного случая женской гомосексуальности (1920)
Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия (1920)
Фрейд З. Отрицание (1925)

Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе (1953)
Лакан Ж. Семинары. Книга IV «Объектные отношения» (1959-1960)
Лакан Ж. Семинары. Книга VII «Этика психоанализа» (1959-1960)
Лакан Ж. Семинары, Книга XX Ещё (1972-1973)

Хайдеггер М. Вещь (1950)

Смулянский А. Лакан-ликбез. Второй сезон. Фальстарт сублимации (2010)

Wechsler Е. Das Kulturproblem des Minnesanges (1909)
Хейзинга Й. Осень средневековья (1919)
Дюби Ж. Куртуазная любовь и перемены положения женщины во Франции XII в. (1981)

Бажанова Р. Французская версия артистизма: трубадуры Прованса (2015)
Карпенко И.А. Некоторые общие элементы идеалов куртуазной и платонической любви (2015)
Букатова Д., Колесниченко Л. Культ Прекрасной Дамы как отражение средневековой концепции несовершенства женской природы (2017)


[1] Даже сегодня, несмотря на сдвиг в отношениях между полами, характерные особенности, унаследованные из ритуалов куртуазной любви, проглядывают в них, что наиболее заметно отличает нашу цивилизацию от остальных.
Дюби. Ж Куртуазная любовь и перемены положения женщины во Франции XII в.

[2] Основные положения учения о возвышенной любви Платона таковы: любящий выше любимого, потому что вдохновлен богом; влюбленность возвышает влюбленного над простыми смертными и дает ему особые привилегии; влюбленный должен долго домогаться предмета любви, а тот – уклоняться; любовь есть стремление к совершенному, к вечному обладанию благом; любовь служит средством духовного совершенствования; наивысшая любовь – в духовном единении влюбленных и воздержании от телесных наслаждений. «Люди ничтожные (…), – пишет Платон, – любят, во-первых, женщин не меньше, чем юношей; во-вторых, они любят своих любимых больше ради их тела, чем ради души…» (здесь нужно учитывать характерный для того времени сексизм).
Карпенко И.А. Некоторые общие элементы идеалов куртуазной и платонической любви (1915)

[3] Особый резонанс имело творчество поэта XI века Ибн Хазма, во многом благодаря его трактату Ожерелье голубки (1015), посвященному разнообразным оттенкам, приметам, тайнам, движению, изменчивости любовного чувства. Личность ибн Хазма весьма неординарна. Хрупкость здоровья, впечатлительность, обусловленная воспитанием до 12 лет в атмосфере гарема, насыщенной чувственностью, нервический характер, знакомство с миром политической интриги, положение персоны non grata. при дворе халифа, – все это обусловило лирико-философский стиль трактата.

К тому же, сочинение в части классификации претендовало на научность подхода к природе
любви, ее динамике. Ибн Хазм пишет о мимолетности, огромной ценности любовного переживания и недостижимости счастья, облекая мысли и в поэтические строки, и в прозаические, изящные, философско-житейские констатации, соль которых составляет редкостная метафора. Она подобна блеску воды в спокойных фонтанах Альгамбры по своей мимолетности и живому сиянию.
Бажанова Р. Французская версия артистизма: трубадуры Прованса (2015)

[4] Wechsler Е. Das Kulturproblem des Minnesanges (1909)

[5] Хейзинга Й. Осень средневековья (1919)

[6] Отсутствие сексуального интереса в практике куртуазной любви является поводом для дискуссии, поле которой намечено в данной статье ниже.
Также стоит иметь ввиду этап прямого обращения к эротизму в творчестве средневековых авторов. Сводным кодексом служения Даме принято считать «Роман о Розе», первая часть которого была написана в XIII веке Гийомом де Лоррисом а вторая, спустя десятилетия, Жаном де Мёном. В это тексте, особенно ярко и смело во второй его части, авторы вступают в решительную конфронтацию с церковью, отстаивая античные позиции эротического, плотского аспекта любовной связи. Жан де Мён утверждает мысль о том, что целомудрие и стыдливость – это плохо. Даже более того, это надругательство над Природой. Амур, Природа и Венера открыто призывают к свободному сексу. В итоге, главный герой, победив всех врагов при мощной поддержке, срывает Розу, рассуждая о том, что Разум и Ревность – главная помеха в любви.

[7] Букатова Д., Колесниченко Л. Культ Прекрасной Дамы как отражение средневековой концепции несовершенства женской природы (2017)

[8] Фрейд З. О психогенезе одного случая женской гомосексуальности (1920)

[9] Фрейд З. Заметки о случае невроза навязчивости (1909)

[10] Фрейд З. Об обычном унижении в любовной жизни (1912)

[11] Там же

[12] Фрейд З. Набросок одной психологии (1985)

[13] Там же

[14] Лакан Ж. Семинары. Книга VII «Этика психоанализа» (1959-1960)

[15] Фрейд З. Отрицание (1925)

[16] Вуаль, занавес, скрывающий нечто, позволяет ещё лучше представить основание любви. Можно сказать, что в присутствии завесы то, что расположено по другую сторону, как нехватка, стремится реализовать себя как образ. На вуали изображено отсутствие. В этом и заключается функция завесы, какой бы она ни была. Занавес приобретает своё значение, существование и постоянство именно как тот экран, на который спроецировано и представлено отсутствие. Этот занавес, так сказать, представляет из себя идол отсутствия. И если покрывало Майя стало метафорой, наиболее часто используемой для выражения отношения человека со всем, что его пленяет, то, без сомнения, произошло это не без причины, но из-за ощущения некоторой исконной иллюзорности всех взаимосвязей, сотканных желанием. Это то, в чем человек воплощает, идолифицирует свое чувство к этому «ничто», расположенному по другую сторону объекта любви.
Лакан Ж. Семинары. Книга IV «Объектные отношения» (1959-1960)

[17] Хайдеггер М. Вещь (1950)

[18] Лакан Ж. Семинары. Книга VII «Этика психоанализа» (1959-1960)

[19] Творческая задача куртуазной поэзии состоит в том, чтобы создать, согласно присущему искусству способу сублимации, объект, сводящий с ума, чтобы создать нечеловеческого партнера.
Описывая Даму, поэт никогда не говорит о реальных, конкретных ее добродетелях — мудрости, благоразумии, даже просто осмотрительности. Если ее и называют мудрой, то не оттого, что она причастна к некоей нематериальной мудрости, которую она скорее олицетворяет собой, чем обнаруживает в каких-то конкретных действиях. Испытания, которым подвергает она своего служителя исполнены, напротив, крайнего произвола. По сути дела, Дама именно такова, какой позже, в то время, когда живы остались лишь инфантильные отзвуки этой идеологии, ее назвали — она жестока и подобна Гирканской тигрице.
Там же

[20] Там же

[21] Там же

[22] Первым из трубадуров был Гильом Пуатье, седьмой граф Пуатье, девятый герцог Аквитанскии. До того, как он посвятил себя поэтическому творчеству, положившему начало куртуазной поэзии, Гильом был грозным разбойником, каковым являлся, собственно, в эту эпоху всякий себя уважающий знатный сеньор. В ряде ситуаций, о которых я умалчиваю, он выказал себя самым гнусным грабителем. Иного от него трудно было и ждать. Но вот, с какого-то момента он становится поэтом — поэтом этого совершенно особого рода любви.
Там же

[23] Сублимация — это совсем не то, за что люди безосновательно ее принимают, и вовсе не обязательно устремлена к чему-то возвышенному. Смена объекта не ведет непременно к исчезновению сексуального объекта, сексуальный объект может в процессе сублимации предстать в подлинном своем виде. Предметом поэзии может стать самая неприкрытая сексуальная игра, причем поэзия отнюдь не утратит при этом своей сублимирующей направленности.
Там же

[24] И далее: «Для мужчины, в чьем подданстве, в са­мом рабском смысле этого слова, женщина находилась, кур­туазная любовь была единственным способом с проблемой отсутствия сексуальных отношений изящно справиться.»
Лакан Ж. Семинары, Книга XX Ещё (1972-1973)

[25] «Мы — одно (Nous пе sommes qu’un). Ежу понятно, что никогда ещё двое в одно не сливались, но люди, несмотря на это, не устают повторять: мы-одно. Отсюда берет начало идея люб­ви. Это простейший способ дать сексуальным отношениям, этому неуловимому термину, свое означаемое.»
Там же

[26] Речь идёт об использовании наглядного примера bundling. 40-ая сноска в Римской речи:
Термин этот относится к обычаю кельтского происхождения — сохраняющемуся в некоторых библейских сектах в Америке и по сей день, — кото­рый позволяет обрученным молодым людям или даже просто гостю и дочери хозяина дома, спать вместе в одной постели, но при условии, однако, что спят они не снимая верхней одежды. Значение слова связано с тем, что девушку в таких случаях плотно заворачивали в несколько про­стыней. (Об этом упоминает де Квинси; ср. также книгу Орана Младшего о подобном же обычае у секты Амишей.) Таким образом, миф о Тристане и Изольде, как и представленный этим мифом комплекс, навечно предопределяет судьбу психоаналитика, пустившегося в поиски души обреченной на обманный брак, постепенным ослаблением обусловленных инстинктами фантазмов.
Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе (1953)
+ см. 3-тью часть 5-ой главы IV семинара Лакана Объектные отношения (1956-1957)

[27] Вступив на почву того, что я называю полем das Ding, мы оказываемся перед лицом чего-то смутного, подвижного, лежащего по ту сторону аффективности и, в силу недостаточной упорядоченности своего регистра, с трудом различимого
Лакан Ж. Семинары. Книга VII «Этика психоанализа» (1959-1960)

[28] Конечно, значение аффектов отрицать не приходится. Важно, однако, не смешивать их с субстанцией того, что ищем мы в Real-Ich, по ту сторону означающей артикуляции в том ее виде, в котором мы, художники аналитического слова, можем ею манипулировать.
Там же