Отслеживание симптома до его происхождения

Отрывок из книги Брюса Финка «Введение в Клинику Фрейда»

перевёл
Проскурнин Сергей Александрович
практикующий психоаналитик
+7 992 00 00 685

Одна из простейших техник, которые Фрейд завещал нам, сейчас, кажется, редко преподается или используется подавляющим большинством практикующих анализ: подробно исследовать вместе с анализантом все обстоятельства, связанные с самым первым появлением симптома. Подробно поговорив со своим другом Йозефом Брейером о работе последнего с Анной О., Фрейд начинает экспериментировать с загипнотизированными пациентами и просит их перечислить все подробности того момента, когда у них впервые возник конкретный симптом. И уже в середине 1890-х гг. Фрейд утверждает, что добился значительных успехов в облегчении страданий людей, отслеживая их симптомы (например, забавные щелчки или щелчки языком в странные моменты) до их происхождения, то есть обратно к тому, что он называет «провоцирующей причиной».

В его «Исследованиях истерии», написанном в соавторстве с Йозефом Брейером, техника сама по себе проста. Фрейд еще не видит здесь необходимости интерпретировать затруднения, в которых оказались пациенты и которые же и привели их к формированию симптомов. Кажется, этого достаточно, чтобы пациенты рассказали обо всем, что происходило в то время, когда их симптомы впервые возникли. Есть еще одно дополнительное условие: пациенты не должны просто рассказывать факты в невозмутимой, прозаичной манере, но они должны, в кабинете для консультаций, мысленно проецировать себя назад во времени и волноваться, шокироваться, пугаться или расстраиваться, как и в то раннее время. Бесстрастное изложение голых фактов ни к чему не ведет, тогда как речь, насыщенная аффектами (т.е. эмоциями) приносит решение — действительно, Фрейд упоминает много случаев, когда эмоционально заряженная речь об обстоятельствах, окружающих первое появление симптома, приводила к безвозвратному исчезновению симптома из жизни пациента.

Магия? Едва ли. Фрейд и Брейер называют это здесь «катарсисом», ссылаясь на точку зрения Аристотеля, выраженную в его «Поэтике», что зрители наслаждаются хорошей трагедией, потому что во время выступления они испытывают многие из тех же эмоций, что и персонажи на сцене; это высвобождает своего рода аффективную энергию, которая, как мог бы сказать Фрейд, ранее была задушена, зажата или подавлена, сдерживается и скрывается. Сегодня многие из нас более знакомы с катарсисом через косвенную агрессию, которую мы чувствуем, наблюдая за футболом или хоккейным матчем, когда мы воображаем себя одним из игроков; восторг, который мы испытываем при просмотре душераздирающего приключенческого фильма; или освобождение, которое мы получаем от просмотра трагического романа или «хорошенько поплакав» во время душещипательной истории. Мы можем так сильно увлечься этими передачами, фильмами и рассказами, потому, что мы сами чувствуем ту же агрессивность, тоску по страсти и приключениям, или свое разбитое сердце, но не нашли повода, чтобы выразить это, или не позволили себе выражать это, даже тогда, когда нам представлялся такой случай.

Фрейд заметил, что, когда пациенты под гипнозом рассказывали обо всех обстоятельствах, связанных с первым появлением их симптомов, при повторном переживании эмоций, которые они были должны испытывать ранее, но которые с того времени никогда не выражались и не выходили наружу, наступали лечебные эффекты: их симптомы, как минимум, временно исчезали. (Иногда пациентам приходилось говорить не только о первоначальном появлении своих симптомов, но и о целой серии таких явлений). Это побудило Фрейда сформулировать первую гипотезу: симптом формируется тогда, когда кто-то интенсивно реагирует на ситуацию и все же чувствует себя обязанным (или заставляет себя) подавить эту реакцию, ничего не выражать в это время и действительно, после этого пациенты стремятся полностью забыть об этом раннем опыте. Это приводит к двум последствиям:

Интенсивная эмоциональная реакция сдерживается, и ее необходимо «откупорить» с помощью терапевта; и
Память о ситуации как бы исчезает, больше не являясь частью хранилища воспоминаний, доступного сознанию этого человека.

Второе следствие означает, что само событие забывается. Во время обычного бодрствования человек ничего об этом не помнит. Фрейд обнаружил, что только тогда, когда он загипнотизировал человека, он смог заставить его или ее вспомнить событие и выразить в словах каждую деталь воспоминания и все его или ее реакции на это.

Это привело его к предположению очень простой модели:

М1 I М2—МЗ—М4

РИСУНОК 1.1. Изоляция одного воспоминания (Memory) от всех остальных.

Память об одном событии, обозначаемом здесь как M1, вырезается из нашей памяти от всех других видов событий (сокращенно обозначаемых здесь как M2, M3 и M4). В большинстве случаев наша память об одном событии связана с воспоминаниями о других событиях в нашей жизни (ссылки представлены на рисунке 1.1 в виде длинных тире), либо потому, что они произошли в одном месте или в одно время, либо потому, что в них участвовали одни и те же актеры. Не так с M1: наша память об этом событии не имеет никакой связи с другими нашими воспоминаниями и не может быть привнесена в сознание нашими размышлениями о вещах, которые произошли в одном и том же месте, примерно в одно и то же время, или с теми же друзьями, соседями или членами семьи. Память (воспоминание) об этом событии стал полностью изолированной.

Это первая модель Verdrängung ([fɛɐ̯ˈdʁɛŋʊŋ] нем.), созданная Фрейдом, известная по-английски как «вытеснение»: M1 вытесняется из ткани всех воспоминаний человека, доступных сознанию. Память об этом событии не была полностью уничтожена, но она ушла «в другое место», она стала «бессознательной». Как выразился Фрейд много позже, она стала «внутренней чужой территорией», поскольку остается внутри человека, но становится чужеродной для сознания.

В качестве примера Фрейд обсуждает, что происходит, когда кто-то публично оскорбляет нас. Некоторые из нас могут немедленно возразить и отдать столько, сколько получили; другие могут ударить или дать пощечину человеку, который нас оскорбил; а третьи могут ничего не сказать, но некоторое время спустя, после этого, размышляют об ужасном пренебрежении, задаваясь вопросом, заслужили ли мы это или нет, и начинают вспоминать о своих хороших сторонах в тот момент, вероятно, с сожалением, гневом или слезами приходят к выводу, что другой человек был неправ. Во всех этих случаях событие приводит к определенной физической активности в настоящем (например, пощечина) или умственной активности вскоре после этого, что приводит к немедленному или постепенному уменьшению чувства возмущения или унижения, которое нас взволновало (это подразумевает сброс или «разрядку» «возбуждения»). Мы не забываем о событии, и в тех случаях, когда мы реагируем на него немедленно, оно будет иметь мало долгосрочных эффектов, если таковые вообще будут. Если мы размышляем, эмоция рано или поздно иссякнет (в большинстве случаев), поскольку мы контекстуализируем унизительное событие по отношению к другим, более позитивным событием в нашей жизни, помещая его как незначительное несчастье в относительно благополучном существовании. Фрейд имеет в виду «исчезновение сопутствующего аффекта в процессе ассоциации» — связывание одного из наших воспоминаний со многими другими.

Однако есть люди, которых такие публичные оскорбления прямо-таки огорчают. Когда происходит оскорбление, они настолько поражаются, что не в состоянии реагировать и отвечать в данный момент, и настолько шокированы или обижены, что отказываются даже думать о том, что было сказано. Они, кажется, верят, что лучше притвориться и сделать вид, что этого никогда не было. Мы можем спросить, почему кто-то был бы так шокирован или обижен простым оскорблением, не зависимо от того каким бы грубым, унизительным или громким оно бы ни было? Люди, очевидно, еще более удручены (омертвлены), если оскорбление каким-то образом намекает, если не прямо указывает на то, что они знали как правду и что они хотели бы это скрыть. Если бы в этом не было никакой правды, это, вероятно, не имело бы длительного воздействия (продолжительного влияния, стойкого удара). Как говорят французы, il n’y a que la vérité qui blesse — что можно перевести буквально как «Только правда умна» или образно как «Ничто так не больно, как правда». Сам Фрейд говорит нечто подобное по крайней мере в двух случаях: «Как мы все знаем, «прилипают» только упреки, в которых что-то есть; только они нас расстраивают», и «упрек, который не попадает в цель, не влечет длительного оскорбления». Но упрек, оскорбление, обвинение или унижение, попадающие в цель (или приближающиеся к удару с поражением), могут быть травмирующими; другими словами, это может привести к стремлению забыть, что это когда-либо имело место происходить.

Мой анализант много лет изменял своей жене с множеством разных женщин и, как это часто бывает, иногда обвинял свою жену в том, что она спит со всеми подряд. Когда однажды она наконец обвинила его в неверности ей, он пришел в такую ярость, что был вне себя, считая, что он был так осторожен, чтобы скрыть свои дела, что никто никогда не мог заподозрить его в неверности. Он оставался обезумевшим и разгневанным в течение нескольких недель после этого, даже когда он пытался забыть весь инцидент и заставить свою жену также забыть его.

И все же, как бы мы ни старались забыть правду, правда не забывает нас. Как бы мы ни старались забыть событие, изолировать его, отрезать от всего остального в нашей жизни, оно продолжает жить и как бы ищет выходы, моменты, в которых может раскрыть себя⁵. Оно (событие) продолжает разъедать нас, гноясь или разрастаясь и давая метастазы, как рак (выберите вашу любимую метафору), требуя от нас тратить все больше энергии, чтобы держать его в секрете. Короче говоря, оно становится «патогенным», то есть порождает что-то патологическое. Как выразился Фрейд, «вытесненная идея мстит, став патогенной»; то есть мстит нам за то, что мы вытеснили её.

Подобно населению, которое жестоко притесняется тираном, чем сильнее подавление, тем более взрывной может быть реакция населения, когда она наконец наступит. Мои вспышки, которые хотя бы частично вызваны репрессиями (вытеснением, подавлением), скорее всего будут сочтены моим окружением «иррациональными», учитывая, насколько они кажутся несоизмеримыми с моими нынешними обстоятельствами — когда, например, я подавлял годы гневных мыслей о члене семьи, и какой-то небольшой инцидент, наконец, вызывает во мне извержение вулкана, и все выходит наружу. Чем больше я подавлял свое собственное желание отомстить, критиковать или наказать этого человека, то есть чем больше я отказывался от собственного желания что-то сделать, отмахивался от своей воли или отказывался от нее, — тем хуже я себя чувствовал, тем больше я испытывал вину. Я чувствую, что чем сильнее накапливаются во мне гневные эмоции, тем более серьезным может быть мой возможный взрыв. «В подобных случаях аффект оправдан по своему качеству, но не по количеству … Избыток возникает из источников аффекта, которые ранее оставались бессознательными и подавленными».

Публичные оскорбления могут показаться многим из нас сегодня довольно редкими и незначительными событиями, вряд ли способными вызвать такую эмоциональную реакцию, которая могла бы привести к репрессиям. Очевидно, времена были другие, когда Фрейд писал это, когда люди держали в узде свою публичную личность и репутацию, тогда как сегодня мы привыкли к тому, что людей называют мошенниками, лжецами, шлюхами или альфонсами, и без капли возможности в ближайшем будущем возбуждения судебного дела против них. Однако Фрейд приводит множество примеров других эмоционально заряженных ситуаций, ведущих к вытеснению, которые мы рассмотрим позже.