Психоанализ, как дело случая

Рецензия на книгу Смулянского А. «Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и её преобразование в анализе». Опубликовано в журнале Логос, том 29, #4, 2019, стр. 252-258

Автор представляемого текста известен как человек, который держит речь в области, где «всякий, высказывающий свое суждение, как нигде рискует обнаружить истинный масштаб своих умственных способностей»[1]. Дополнительно важно отметить, что внятная артикуляция в поле психоаналитического дискурса требует не только некоторых умственных способностей. Уже десять лет Александр Смулянский позволяет себе публичное высказывание на тему лакановского психоанализа, который как известно наследует дело Фрейда, и, возможно, ещё более действенным здесь моментом является готовность к настоянию на своём желании говорить и делать анализ. В силу редкого случая подобной инициативы на русском языке и на должном уровне, каждый акт такой речи достоин внимания.

В своём третьем большом тексте А.Смулянский приближается к вопросу, который Жак Лакан отметил молчанием. Однажды ход лакановских семинаров был прерван вмешательством профессиональной организации, и начатая было тема Имён Отца не получила своего продолжения, оставшись в полотне теоретической разработки в виде выразительного пробела. Случившийся в результате вырез организовал далеко не единственную лакуну лакановского наследия, однако именно этот пункт вызывает особого рода интерес, поскольку в качестве эффекта приостановленной речи появляется разговор «с чистого листа» о фундаменте психоанализа, который известен как 11 семинар Лакана под названием «Четыре основополагающих понятия психоанализа». Этот разговор 1964 года касается перепросмотра начал психанализа, а также его «самого начала», в обсуждении которого Лакан пользуется термином «первородного греха», по отношению к желанию отца-основателя, то есть Фрейда.

У читателей 11-го семинара Лакана при знакомстве с текстом А.Смулянского может возникнуть в памяти заключительный пассаж 2-ой лекции:

«Что касается Фрейда и его отношений с отцом, то не стоит забывать, что, несмотря на все затраченные усилия, ему оставалось в конце концов, как он и сделал это в разговоре с одной из своих собеседниц, признать, что существует вопрос, который так и остался для него без ответа — чего хочет женщина?»[2]

Оригинальный подход и та находка, которую предлагает в своей работе автор, позволяет осмыслить этот неожиданный прыжок, который совершает в приведённой цитате Лакан, перескакивая вдруг от отношений Фрейда с отцом к вопросу желания женщины. По крайней мере, с этого можно начать, и «самым началом» теоретического хода, предпринятого А.Смулянским, является гипотеза об природе специфического, никогда исторически ранее не существовавшего, желания Фрейда делать анализ. Аналитические координаты исследования чётко заданы предположением об объекте интереса первого аналитика, который располагается в измерении речи первых его пациенток, а именно истеричек. Таким образом, ответ на вопрос о происхождении психоанализа предлагается поискать в стихии бытия его субъекта, то есть в языке. Рассуждения об исторических обстоятельствах и особенностях личности Фрейда сразу же оказываются за скобками, а предложенный ход в поле психоаналитического дискурса открывает возможность для нескольких решительных продвижений с опорой на лакановский аппарат.

Помимо концептов упомянутых в заглавии книги: метафора отца, желание аналитика, сексуация, – в тексте многократно прорабатывается понятие интерпретации, как аналитического акта, и вся композиция изложения организована в своей направленности к последнему разделу, посвящённому вопросу завершения анализа и критериев его продвижения. Также, местами нетривиальным образом, задействованы понятия отца мёртвого и реального, нарциссизма, сублимации, и acting aut.

В основные направления развития мысли автора входит уточнение ориентиров психоаналитической практики и история становления психоанализа через фазы преобразования желания Фрейда, что позволяет уточнить также и суть лакановской инициативы, в определенный момент подхватившей это желание. С использованием предложенных в книге инструментов, автор проясняет теоретические основания и клинические проявления структур истерии и навязчивости в их общности и различиях, а также производит толкование концепта сексуации и отношение к её процедуре пола. Работа позволяет свежим взглядом присмотреться к деталям многократно разбиравшегося в литературе случая Доры, и тем самым сверить ход мысли с клиническим материалом. Судя по всему, в свете необходимого прояснения характера своих намерений, автор предпринимает анализ перспектив современного активизма в поле публичной речи.

Текст книги отмечен выверенной структурой преподносимого материала: ощущается, что автор позаботился о том, чтобы быть услышанным в основных положениях своего высказывания, хотя некоторые повороты изложения могут вызвать оторопь. Безусловно, у постоянных слушателей многолетнего семинара А.Смулянского гораздо больше шансов не вылететь из седла, когда его мысль закусывает удила, тогда как уделом прочих может оказаться купюра связного понимания, тревога, а то и личностно окрашенный ресентимент — в этой особенности своего изложения автор не далеко отстал от тех, за кем следует. И коль скоро дело идёт о понятиях Лакана, в планы которого, как известно, не входило обращаться к слабоумным, предлагаемый уровень теоретической разработки оправдан.

Мыслящему большинству читателей стоит запастись изрядной долей интеллектуального мужества, поскольку им будет предоставлена возможность в полной мере ощутить себя не причастными к кругу неслабоумных, вдобавок ещё и освоивших язык лакановских понятий, на которых выстроено изложение, но опять же, скажется это только на осмыслении некоторых поворотных пунктов, магистральные линии мысли вполне читаемы в первом же приближении, к тому же текст искрится приятными любителю русского языка компенсациями в виде регулярных микродоз прибавочного читательского наслаждения, заключённых в таких выражениях автора как например: «гуманистическое негодование», «буриданово колебания обсессика», «психологи с деловитостью могильщиков», «мнить себя аналитику и сватом и братом», «наслаждение, которое Фрейд берёт в осаду», «далеко невегетарианский облик этой коммуникации», «специалисты, вакцинированные лакановским скепсисом». В общем, при том, что текст сложный, его стилистику отличает бордящий слог, хорошо известный слушателям А.Смулянского.

Того, кто уверен, что в понимании Лакана укрепился довольно прочно, следует предостеречь от подхода к данному произведению, поскольку такого читателя ожидает изрядная доля риска соблазниться вместо «плановой» психоаналитической истеризации перспективой иного рода, а именно укреплением собственной параноидальной позиции, реакция из которой, выраженная, как правило, глубоко кулуарно, уже на слуху, и не стоит повторного воспроизведения. В общем, будет большим и важным достижением, если кто-то из претендующих на некоторую посвящённость в лакановский анализ, прочитав текст А.Смулянского, представит свою критику, поскольку, действительно выглядит так, что ряд положений автора требует более детального обсуждения. Но до тех пор, пока дискуссия не происходит на должном уровне, широко округлённые глаза и возмущённый шёпот в жилетку в зачёт не идут, и пользы не приносят.

Безусловно, некоторые заявления А.Смулянского могут вызвать недоумение, но именно на этот режим воздействия он и делает ставку как на уровне содержания, когда описывает суть аналитического акта, прерывающего на полном скаку речь пациента для возможности поставить вопрос о наслаждении, так и на уровне организации своего изложения Текст вполне может послужить качественной опорой для толкования, самостоятельного исследования и обоснованной критики, то есть является текстом, оказывающим, при надлежащем с ним обращении, эффект психоаналитической практики. Другими словами, такое чтение способно послужить делу производства психоаналитического дискурса.

В большом количестве поводов задуматься о теоретических и практических аспектах психоанализа, которым плотно укомплектована данная работа, для текущего рассуждения о состоятельности тех или иных теоретических положений стоит выделить одну мысль автора, согласно которой Фрейд следовал своему желанию в практике с пациентами и только попутным образом обставлял свой путь этими самыми теоретическими положениями. То есть, если ещё более заострить эту мысль, вся психоаналитическая теория является лишь побочным продуктом желания Фрейда (даже, по выражению автора, «заглушкой», «громоотводом»), чем и объясняется её, этой теории, не лучшая консистентность. Выражаясь ещё более сугубо, это объясняет почему нет никакой аналитической теории, в полновесном смысле понятия «теория», которое предполагает установленную систему согласованных элементов, и, соответственно, наличие надёжных инструментов для передачи-обучения. Собственно, в «теории» Лакана эта «внесистемность» и «разомкнутость» подчёркнута ещё более радикально, чем у Фрейда, который периодически воспроизводил попытки «держать лицо» классического теоретика.

С учётом этого положения дел полемика об использовании психоаналитических теоретических положений и споры о «правильности» новых интерпретаций обнаруживают себя на зыбкой до неощутимости почве. С одной стороны, для того чтобы говорить на языке психоанализа, необходимо владеть его азбукой. На постсоветском пространстве насущность ликвидации безграмотности субъектов, претендующих на производство психоаналитического дискурса, на данный момент актуальна в крайней степени. Особенно сегодня, когда отдельные энтузиасты заполучили в своё распоряжение новые, манящие французским интеллектуальным блеском лакановские понятия и тексты, и лента фейсбука пестрит модой нового аналитического сезона, а количество «лакановских психотерапевтов» растёт с каждым днём, необходимо разбираться в теории психоанализа. Овладеть психоаналитическими понятиями можно в некотором смысле лучше или хуже, как можно лучше или хуже говорить на иностранном языке. Но проблема аналогии с изучением иностранного языка состоит в том, что с психоаналитической точки зрения, язык не является средством коммуникации, другими словами, аналитики должны лучше других отдавать себе отчёт, что не обязаны друг друга понимать, и даже наоборот их взаимное недопонимание естественно. С одной стороны продвигаться в теории психоанализа необходимо, и по словам последователя Лакана, Жана-Мишеля Вапперо, со временем некоторая структура должна проявиться[3], но с другой стороны в части полного понимания и, в особенности, понимания «взаимного», это предприятие безнадёжно. Возможно, именно поэтому любая психоаналитическая среда так отчётливо отмечена аффектами нетерпимости. По словам Жака-Алена Миллера, если с любовью в этой среде возникают вопросы, то с ненавистью ситуация гораздо более ясная, похоже, что в клинической практике, аналитики «приобретают довольно-таки впечатляющую способность к ненависти» [4], и это метка присутствия в этих отношениях того, что анализ называет «желанием».

Характер постижения психоанализа должен соответствовать специфике предмета, которая состоит в том, что теорию здесь задаёт практика. Именно практика следования желанию делать анализ каждого отдельного аналитика определяет отношения с теорией, даже выстраивает или перестраивает оную. Свою психоаналитическую теорию необходимо произвести из своей психоаналитической практики, которая является производной желания делать анализ, которое является эффектом желания Фрейда. Чтение текста А.Смулянского не оставляет сомнений, что его теоретический заход инспирирован его собственной практикой и что оригинальность его идей коренится в особенностях клинического подхода, а также опыта авторского публичного высказывания. Когда речь идёт о представителях одной школы, то можно говорить о том, что они говорят на одном языке, и они способны сопоставить относительно установленных теоретических положений свою практику — представители одной школы друг друга понимают, говорят «на одном языке». Но в этом случае возникает вопрос, можно ли назвать этот язык психоаналитическим?

Все эти вопросы не имеют однозначных ответов, и поставлены исключительно для того, чтобы подчеркнуть категорию парадоксальной невозможности, присущую психоанализу в целом и смыслу случайности его возникновения в частности. А. Смулянский в представляемом тексте без обиняков называет появление психоанализа случайностью, но не стоит полагать такое заявление легковесным, поскольку именно аристотелевское tuche, случай, Лакан полагает измерением «первопричины», как невозможной встречи с Реальным. Перечисляя «невозможные профессии», помимо управления и обучения, Фрейд говорит и о психоанализе. Перефразируя одну из мыслей представляемого текста, можно сказать, что психоанализ – это способ соблазнения невозможным, а также всегда дело случая. Погрузившись в аналитический опыт, сложно найти лучшее объяснение причины желания делать психоанализ и «первопричины» его появления.

Специфика аналитической практики проясняется на окольных путях следования своему желанию, если таковое случилось. И, пожалуй, наиболее ценное приобретение, которое может вынести вдумчивый и желающий читатель книги А.Смулянского, это ориентиры для такого продвижения. Определённо, у автора получился текст способный подчеркнуть принципиальные особенности психоаналитического дискурса и сопроводить нужным напутствием в дальнейшее странствие. Такую случайность можно только поприветствовать и рекомендовать книгу, как уже искушённому, так и только искусившемуся аналитическим желанием мыслящему читателю.

[1] Лакан Ж. «Функция и поле речи и языка в психоанализе», предисловие

[2] Лакан Ж. (1964). Семинары, Книга 11 «Четыре основные понятия психоанализа» М.: Гнозис, Логос. 2017, C.34

[3] Вапперо Ж.-М. «(4=3) Теория идентификации по Фрейду», статья является частью книги LU из серии Topologie En Extension, перевод В.Бабиченко и М.Есипчук

[4] Миллер Ж.-А. «Введение в клинику лакановского психоанализа. Девять испанских лекций» М.: Гнозис, Логос. 2017, C.101