Война и Мир. Отчуждение и сепарация.
перевод текста моего доклада, произнесённого 14.12.2023 в Париже на коллоквиуме CRIVA (Cercle de Recherche International Voix-Analyse) «Les hurlements de la guerre» («Вой войны»)
Захваченные вихрем этого военного времени, односторонне осведомленные, не будучи вдалеке от больших изменений, которые уже произошли или начинают происходить, и не чуя формирующегося будущего, мы сами теряем доверие к значению впечатлений, которые нам навязываются, и к ценности суждений, которые мы создаем.
Фрейд З. Рассуждения в духе времени о войне и смерти. (1915)
Война раскалывает мир. Некоторые аналитики и анализанты напрямую сталкиваются со смертью и разрушением. Другие перед лицом вторжения Реального теряют всякие ориентиры или становятся жертвой той или иной идеологии. Третьи остаются настораживающе индифферентными… В расколотом на части мире речь многих субъектов свидетельствует о радикальном отчуждении[1]. Война продолжается и разрастается, подвергая позицию, которую занимает аналитик как в кабинете, так и в поле публичной речи, серьёзному испытанию.
Аналитик действует словом не для производства смысла, но для обхождения с Реальным. Аналитикам важно говорить друг с другом, чтобы давать ход аналитическому дискурсу, то есть не для назидания или поиска готового решения. Поэтому задача написания и озвучивания аналитического текста о военном времени может состоять в том, чтобы произвести речь, рассчитывая на её резонансы, которые могут подействовать на какофонию ропота, визгов и воя вокруг означающего «война». Данный текст, написанный и озвученный мной в виде доклада на коллоквиуме CRIVA «Вой войны» (Париж, декабрь 2023) является такой попыткой применения концептов отчуждения и сепарации для осмысления позиции аналитика по отношению к этой войне, происходящей в мире, и по отношению к миру этой войны.
В своём знаменитом романе Война и Мир Лев Толстой именно так ставит вопрос: война – это целый мир! Литератор-реалист показывает, например, насколько более настоящими становятся человеческие отношения на войне и насколько больше между людьми жестокости именно в мирное время. Также в этом романе чётко очерчена линия фронта, пролегающая внутри самого субъекта, его внутренняя война. Толстой не прибегает к однозначному противопоставлению войны и мира, но взаимно увязывает их уже в названии романа. Для того чтобы распознать топологию этой внутренней восьмёрки заглавия, необходимо принять во внимание, что по-русски слово мир задаёт смысловой перекрут[2]: оно имеет более узкое значение противоположности войне, но также и более широкое значение окружающего мира (Света). В этой перспективе война, с одной стороны, является противоположностью мира, а с другой стороны его частью, а смерть является неотъемлемой частью жизни.
Таким образом война прочитывается через операцию отчуждения, а мир через операцию сепарации. При этом отношения между войной и миром цикличны, но необратимы[3], поскольку мир включает в себя дополнительное измерение перекрута. Ответом на смертоносную отчуждающую идентификацию в означающем, представляющем субъекта другому означающему, становится умиротворяющая сепарация объекта а. Здесь логика Лакана представляет мифологию второй теории влечений Фрейда: отчуждение связано с воздействием означающего на стороне влечения смерти и с ответным, обратным и обходным манёвром сепарации, включающим в себя жизненность окольного пути и бренность живого тела говорящего субъекта.
В знаменитом письме 1938 года Почему война? Фрейд призывает избегать простого понимания влечений жизни и смерти, как добрых и злых, повторяя диалектический постулат своей теории: «оба эти влечения в равной мере необходимы, их взаимодействие и противодействие порождает явления жизни». Вторая теория влечений Фрейда стала продуктом его дискурса, вызванного Первой мировой войной. Через полгода после начала «кровавой бойни», когда сыновья Фрейда ушли на фронт, он пишет текст В духе времени о войне и смерти (1915), который завершается словами с той же мыслью о смерти, которая на войне играет на стороне жизни: «хочешь выжить – готовься к смерти».
В 1915 году Фрейд говорит о необходимой объединяющему Эросу доле «культурного лицемерия», которое потворствует «культурно-конвенциональному отношению к смерти», которое представляет собой «несомненную тенденцию отодвигать смерть в сторону, удалять её из жизни». В наш техно-научный век, не приемлющий любого рода потерь, когда любого рода нехватка мгновенно заполняется объектом прибавочного наслаждения, жизнь превращается в суррогатную кажимость. Война, как служение «абсолютному господину», помогает «предоставить смерти подобающее ей место в действительности и наших мыслях». В похожих терминах в статье Варианты образцового лечения (1954) Лакан подходит к вопросам позиции аналитика и завершения анализа, где смерть, которая в этой перспективе оказывается уже на стороне сепарации, кладёт конец отчуждению в кажимостях.
Эрос, объединяя множество бытия субъекта с множеством смысла Другого, способствует отчуждающей идентификации, тогда как влечение смерти выделяет, сепарирует пересечение двух нехваток в форме объекта а, как аватара утраченной жизненности (именно так в Семинаре XI Лакан представляет фрейдовское понятие либидо, упоминая в главе 15 теорию Вайсмана и предлагая свой миф о ламелле). Сепарация отвечает на объединение множеств, несущее отчуждающий эффект, таким образом складывается рамка фантазма, сопрягающая два гетерогенных измерения говорящего существа: бессознательное, структурированное подобно языку, и реальное влечения живого тела.
Сепарация позволяет субъекту отделиться от цепи означающих и установить отношения с объектом влечения. Именно такого рода сепарация, как ответ на отчуждение означающим, представлена Лаканом в Семинаре XI. Сепарация открывает перспективу бытия для отчуждённого субъекта и намечает ту ориентацию анализа на установление отношений или обращение с Реальным, которую можно проследить на протяжении всего учения Лакана, начиная с Семейных комплексов (1938) и заканчивая теорией Синтома (c 1973). В этимологии слова сепарация, Лакан подчёркивает смысл учреждения субъекта, идущий от латинского se parère, порождать. В противовес эффекту афанизиса субъекта бинарного означающего, сепарация привносит освобождающий эффект.
Однако, если отчуждение носит радикальный характер, то ответная форма сепарации не содержит в себе измерения дополнительного перекрута. Иначе говоря, не складывается рамка фантазма, помогающего обойтись с Реальным. В некоторых случаях клиники военного времени Реальное слишком близко, слишком неотрегулированно, и вопрос отношений с объектом (является ли этот объект в полной мере объектом а фантазма?) оказывается слишком острым, что требует особого внимания к нашей практике, тем не менее именно в направлении этого вопроса мы, порой годами, продвигаемся в анализе. Вот где война может послужить тому, чтобы, говоря словами Фрейда, сделать нашу жизнь «более выносимой».
Относительно позиции аналитика в поле публичной речи ориентиры характера отчуждения и сепарации также выглядят чрезвычайно актуальными. Аналитический дискурс отводит аналитику место подобия объекта а анализанта, только в таких отношениях под переносом возможно сконструировать фантазм. Иначе говоря, аналитик, в своём анализе конструирует и пересекает фантазм, чтобы руководствоваться в своей практике не фантазмом, но желанием. Мой прямой вопрос звучит следующим образом: может ли аналитик позволить себе радикальное отчуждение в той или иной идеологии? Может ли аналитик позволить себе выступать рупором какой-то одной отдельной части этого мира, расколотого войной?
В тексте «Почему война?» Фрейд пишет:
Психические установки, на которые настраивает нас культурно-исторический процесс, вступают в самое кричащее противоречие с войной, и уже поэтому мы должны ненавидеть войну, мы просто не можем ее больше выносить, и в данном случае это уже не только интеллектуальное или эмоциональное отталкивание, у нас, пацифистов, война вызывает физическое отвращение, своего рода идиосинкразию в самой крайней форме. И в то же время кажется, что эстетическое безобразие войны подталкивает нас к ненависти почти в такой же степени, как и ее ужасы.
В этом тексте Фрейд несколько раз пишет о ненависти культурных людей и пацифистов к войне. Причём в приведённом отрывке эта ненависть захватывает не только мысли, но и тело субъекта: «физическое отвращение, своего рода идиосинкразию в самой крайней форме», которая может довести воинствующего пацифиста до возмущённого ропота, жестокий высказываний, визга и воя.
Фрейд обращается к Эйнштейну: «Вы удивляетесь тому, насколько легко людей охватывает военная истерия, и предполагаете, что в людях есть некий инстинкт ненависти и уничтожения, который подталкивает их к войне». И чуть ниже пишет, что, наоборот, в случае пацифиста война пробуждает ненависть.
Я приведу на эту тему несколько своих наблюдений из нашего военного времени.
В 2022 году я жил в Париже и мои друзья из России постоянно спрашивали не сталкиваюсь ли я с плохим отношением к русским. Когда я задумался над этим вопросом, я с удивлением обнаружил, что самой агрессивной категорией граждан оказались русские пацифисты. Как будто у них наконец появилась внешняя фигура в виде тоталитарного режима или правительства, на которую можно обрушить всю свою ненависть. Один анализант, который долгие годы участвовал в протестном движении в России, сразу после начала войны сказал на сеансе: «я почувствовал большое облегчение, наконец-то мой внутренний ад стал внешним!».
Фрейд в том же самом тексте Почему война?, на эту тему пишет:
возникновение нашей совести объясняется именно этим поворотом агрессии вовнутрь. Нетрудно заметить, что в случае слишком большой активизации этого процесса можно ожидать ухудшения здоровья, в то время как поворот этих деструктивных влечений во внешний мир облегчает живые существа и действует на них благоприятно.
То есть совестливого пацифиста спасает ненависть, направленная вовне…
В том же 2022 году я состоял в интернет-сообществе под названием «Русскоязычные работники культуры во Франции» до тех пор пока одна молодая девушка как-бы в шутку не предложила распилить сотрудника российского посольства… Мне было очень интересна речь этой культурной пацифистки, но к сожалению дискуссии не получилось, потому что меня оперативно удалили из этого сообщества.
Моё толкование воинствующего пацифизма сводится к тому, что, коренясь в радикальном отчуждении, такого рода идеология может перекрывать возможность для сепарации объекта а (в строгом смысле контекста Семинара XI). Объект воинствующего пацифиста сеет вражду и ненависть точно также как объект радикально отчуждённого последователя любого другого рода идеологии. Такой объект имеет воображаемые смысловые очертания, подкрепляемые объяснениями и аргументами, тогда как конструирование фантазма в ходе анализа предполагает сепарацию объекта наслаждения и отношения с ним по ту сторону любого смысла и идеологии. В этом направлении мы продвигаемся в анализе, этого требует аналитическая позиция.
Итак, можно критически отнестись к культурному пацифизму, как к идеологии радикального отчуждения, но почему бы не допустить вариант пацифизма, вписанного в рамку фантазма, то есть бессмысленного и никак не обоснованного идеологически? Ведь похоже, что Фрейд говорит именно о такого рода отношении к войне со стороны сепарации. Исчерпав логические аргументы, среди которых было не мало в пользу войны, Фрейд почти напрямую говорит: объяснить это невозможно, но это так – я ненавижу войну без всяких причин. Это похоже на известную реплику Портоса: «А я дерусь, потому что я дерусь».
В этой перспективе сепарация сводится к способности отказаться от любого рода идеологического оправдания, к ответственности занимать свою позицию без понятных и объяснимых для других причин. Будь то позиция на линии фронта или в кабинете, или на публичном мероприятии.
Сначала я не мог прочитать мысль Фрейда о ненависти к войне со стороны сепарации, она казалась мне однозначно ярким примером отчуждения в прибежище культурно-пацифистской идеологии. Меня научили некоторые мои анализанты и друзья. В нескольких очень редких высказываниях я расслышал оторванную от смысла позицию, связанную с выбором субъекта, сделанным ответственно и необъяснимо.
Один анализант долгое время критически рассматривал истоки своего пацифизма, который был причиной глубокого недопонимания с остальными членами его семьи, пока не пришёл к необъяснимому остатку, ставшему камнем преткновения в его отношениях. После того как анализант произнёс на сеансе: «нет смысла об этом спорить!», – конфликты с близкими закончились, он принял на себя ответственность за несоответствие семейной идеологии, отказавшись искать аргументы в поле смысла Другого.
Один мой друг после объявления частичной мобилизации в России, когда основная масса мужчин искала способы избежать призыва, позвонил в военкомат с вопросом: моё звание такое-то, какие мои дальнейшие действия? Я спросил его о причинах, и он не стал никак это объяснять.
Один мой украинский коллега после начала войны просто пропал из поля зрения, перестал выступать на конференциях и появляться в социальных сетях. Некоторое время спустя, я узнал, что, никому ничего не объяснив, он ушёл на фронт.
Мир аналитического сообщества также оказался расколот войной. Здесь воцарился скорее воинствующий пацифизм, нежели умиротворяющий милитаризм. Я говорю о том, что в поле публичной речи аналитики однозначно занимают позицию пацифистов, ведь «всё просвящённое человечество против войны». Если эта позиция занята ответственно и беспричинно, как это было описано выше со стороны операции сепарации, то почему она так многословна и коснулась всех, кто высказывается?
[1] В конце 15-ой главы Семинара III Психозы (1955-1956) Лакан называет «радикальным» прямое, то есть без посредничества означающего в порядке символического, отчуждение субъекта в зеркальном образе маленького другого. В этой ситуации субъект нарциссического агрессивного противостояния имеет дело не с объектом символического обмена, но с объектом завоевания. Таким образом, определяется форма отчуждения не означающим, но образом, ответом на такую форму воображаемого отчуждения является сепарация объекта, отличного от объекта а, и отношения субъекта с такого рода объектом определяются не конструкцией фантазма, но скорее бредообразной конструкцией.
[2] Термины внутренняя восьмёрка и перекрут применяются Лаканом в Семинаре XI (1964) и в статье Позиция бессознательного (1966). Перекрут касается операции сепарации, создавая на этом такте формирования пуансона формулы фантазма дополнительное измерение. Суть этого перекрута и его роль в выделении/извлечении объекта изложена Лаканом в дополнительном комментарии к схеме R в статье Об одном вопросе, предваряющем любой возможный подход к лечению психоза (1958) (но нужно учитывать, что схема R представляет более ранний контекст извлечения объекта через сопряжение Воображаемого и Символического).
[3] так Лакан увязывает между собой операции отчуждения и сепарации в статье Позиция бессознательного (1966) и в Семинаре XI (1964)